Зеленая брама

При прорыве из окружения по решению Военного со­вета Любавин шел на одном танке, Груленко — на дру­гом. Танки их прокладывали путь пехоте. Артиллерия противника открыла по ним сильнейший огонь. Танк Любавина был подбит первым, механик-водитель ранен. Член Военного совета помог раненому выбраться из не­подвижной машины, оказал ему первую помощь, а потом вскочил на подошедший танк Груленко, продолжавший развивать наметившийся успех контратаки.

Уже в шести километрах от Подвысокого был выве­ден из строя и этот танк. Члены Военного совета присо­единились к группе стрелков. Два секретаря обкомов партии шли на противника с винтовками в руках, кололи штыками. В неутихающем бою, без единой передышки с ночи пятого августа до рассвета седьмого не выходили они из боя. Не все бойцы знали Любавина и Груленко в лицо, но каким-то солдатским чутьем понимали, что с ними идут комиссары, и держались поближе к ним, ста­рались защищать их, насколько это было возможно в той обстановке.

Седьмого августа на берегу Синюхи, близ села Левковка, окончательно обессилевшая группа наших стрел­ков, которую продолжали возглавлять тяжелораненые Любавин и Груленко, была туго зажата горными егеря­ми. По свидетельству тех, кто остался в живых, окружен­ные вели огонь, пока имелись патроны, потом отбивались прикладами. Им кричал какой-то немец по-украински:

— Руки до горы!

Груленко ответил громко:

— Комиссары не сдаются!

Когда положение стало совершенно безнадежным, Груленко и Любавин обнялись, поцеловались, и каждый истратил последнюю пулю на себя. Могилы их до сих пор не найдены, хотя есть данные, что местные жители тайно похоронили их.

Долгие годы Любавин и Груленко считались пропав­шими без вести. Но в результате пионерского поиска ныне точно установлена картина их гибели. Теперь официаль­но признано, что бригадные комиссары, депутаты Вер­ховного Совета СССР П. М. Любавин и М. В. Груленко погибли в бою. Они приняли смерть на посту.

Нет, не зря враги так страшились комиссаров!

Немецкий солдат в русском плену Вольфганг Шарте из Гергадсхагена показал, и это показание было приоб­щено к делу на Нюрнбергском процессе: «За день до на­шего наступления против Советского Союза офицеры нам заявили следующее: если вы по пути встретите русских комиссаров, которых можно узнать по советской звезде на рукаве, и русских женщин в форме, то их немедленно нужно расстреливать».

Это — свидетельство не об отдельном из ряда вон вы­ходящем случае, а о системе. Там же, в Нюрнберге, со­ветская сторона предъявила Международному трибуналу совершенно секретную директиву Гитлера, выпущенную за сорок дней до вероломного нападения Германии на СССР. Вот она:

«Отдел обороны страны.

Главная ставка фюрера.

12 мая 1941 года.

Об обращении с захваченными в плен советскими по­литическими и военными работниками.

Политические руководители в войсках не счи­таются пленными и должны уничтожаться самое позднее в транзитных лагерях».

Так была предопределена судьба комиссаров в буду­щей войне (тогда война была еще будущей). Но разве это могло нас запугать?

В письмах и воспоминаниях о Зеленой браме — почти в каждом! — неизменно присутствует образ комиссара. Если бы это были не просто письма, а песни, слово «ко­миссар» можно было бы назвать рефреном.

Говоря восторженно о комиссарах, я не принижаю таким образом роль и образ командиров всех рангов. Мне они не менее дороги. Я видел их и (наверное, это естест­венно) присматривался к ним и на пути от Равы-Русской до Зеленой брамы, и потом — на всех перевалах — до са­мого Берлина. Я был свидетелем становления командиров Великой Отечественной — образованных, высокоидейных, изобретательных, отважных, решительных и человечных. Многие из них проявили себя блистательно сразу, с пер­вого боя, другие постепенно, с горькими уроками и кро­вавой ценой приобретали опыт и все те качества, что при­вели войска к тактическим и оперативным успехам, став­шим образцами военного искусства.

Но славные полководцы, выдающиеся военачальники бывали в России и раньше, а вот комиссары впервые вста­ли с ними рядом на гражданской войне, показали себя в Испании, на озере Хасан, в Баин-Цаганском сражении и на Карельском перешейке, а теперь подтвердили леген­дарность своего образа в Великой Отечественной.

Знамя дивизии

44-я горнострелковая дивизия 22 июня вступила в бой. Держала оборону на границе, по приказу (и только по приказу!) начала отход на Станислав, а потом — на Вин­ницу. В конце июля бой вели уже не только боевые расчеты батальонов, полков: работники штаба, политотдела и тыло­вых служб стали в строй линейными бойцами.

Понимая сложность положения, командир дивизии при­казал отправить в тыл документы штаба и политотдела. Было решено вывезти в безопасное место знамя дивизии.

Имущество и знамя были переданы работнику штаба Шеремету, политотдельскому писарю Горшкову, радио­технику Мягкому.