Зеленая гелевая ручка

– Не выбрасывай остатки, Сара, из этого я смогу приготовить целых пять десертов новой кухни. Сейчас увидите…

И Годо забрал у нее тарелку. Он взял кусочек персика, отрезал от него пять крошечных квадратиков, отодвинув остальное в сторону. Положил на каждый из них по капле заварного крема, в конце присыпав солью.

– Персиковые квадратики, украшенные воздушным облаком из заварного крема и дымкой из соли!

Он снова поставил тарелку перед Сарой.

Мы зааплодировали.

Какое-то время мы не могли перестать смеяться. Это был один из лучших и последних моментов, которые мы провели вместе. Я буду скучать по ним по всем.

* * *

Тот разговор теперь так далеко от меня. Так далеки теперь призрачные тени того, что могло бы еще быть, как будто в течение последних нескольких месяцев я только и делал, что бежал.

Я помню, как в последний раз нам с Реби удалось забронировать местечко на краю рутины: один из тех столиков, за которыми еще возможны объятия, поглаживания рук, смешение взглядов. Один из тех столиков, которые мы раньше так легко находили, а теперь с трудом отыскивали только на определенные даты.

Теперь я знаю, что, когда в жизни появляются «определенные даты», все остальные дни просто исчезают. Если предлогом для совместного ужина становится определенная дата, все остальное уже потеряно.

Такой «определенной датой» стал ее прошлый день рождения.

Я пытаюсь закрыть глаза, не смыкая при этом век. Это то, что я делаю всякий раз, когда начинаю плакать. Оглядываюсь: вокруг никого. Я позволяю слезам катиться вниз. Я плачу от осознания того, что не успел вовремя понять, каким я был идиотом. Я плачу, потому что в тот день мы спорили и ругались, кто будет звонить и бронировать столик, тогда как в былые времена я не хотел ничего иного, кроме как порадовать ее романтическим ужином. Я плачу, потому что по дороге в ресторан мы спорили: я разозлился на нее из-за того, что она опоздала на десять минут – она просто хотела стать такой же красивой, как тогда, когда мы еще столько не ссорились. Плачу, потому что за ужином мы практически не разговаривали. Возможно, потому что нам нечего было сказать, возможно, потому что мы боялись сказать что-то, что могло бы перерасти в очередной спор. Я плачу оттого, что ресторан ей показался дорогим, и она упрекнула меня в этом. Оттого, что она испачкала платье, а я сорвался на официантах за то, что те долго подавали еду. Все это углубило пропасть молчания между нами. Молчания, которое много лет назад мы использовали для того, чтобы любить друг друга. Я плачу, потому что домой мы возвращались в полной тишине, потому что в ту ночь мы лежали в одной постели рядом друг с другом, но не вместе, потому что на следующее утро не нашли в себе силы поговорить. Я плачу, поскольку понимаю, что давно, очень давно мы потеряли друг друга.

* * *

В тот вторник, когда я купил ручку, я вернулся домой, как всегда, уставший.

Было почти девять часов вечера – вечера еще одного потерянного дня. И, стоя там, посреди бежевого мрамора, рисунок которого я помнил наизусть, положив руку на ручку входной двери, я снова испытал это ощущение. Ощущение, от которого до сих пор не могу избавиться. Ощущение вечного поражения. Нелепое чувство. Да, это самое подходящее слово: нелепое.

За время возращения, которое почему-то растянулось так надолго, я попытался проанализировать все радости только что завершившегося дня. Безусловно, самая огромная была в том, что с первого раза мне удалось припарковаться прямо перед домом. Цели на ближайшее будущее, ежедневные, самые простые… в какой-то момент я почувствовал себя намного легче.

Ужин прошел в полном молчании. Казалось, только телевизор мог нарушить неловкую тишину, возникшую между двумя незнакомыми людьми. Нас связывали лишь случайные фразы: «Не передашь мне воду?» или «Тебе еще нужен хлеб?» Односложные предложения, прерывающие гнетущее молчание между двумя незнакомцами, хорошо знавшими друг друга, возможно, даже слишком, до изнеможения, не позволяющего им без какой-либо видимой причины снова быть вместе так, как раньше.

И причина, которую мы не могли определить, которую не могли отметить как особую дату в календаре, была нашим худшим наказанием. Не было уже, как это было когда-то, мотива, недопонимания, в котором мы могли бы найти оправдание тому, что перестали чувствовать друг друга. В какой-то момент, где-то по дороге мы оборвали связующую нить. В самой глубине, в трясине и топи разрушенных отношений мы потеряли друг друга. Оба.

Тот вечер закончился дежурным «До завтра».

Пока Реби сбежала в спальню, я остался на кухне один на один с посудой. Завтра убирать это все будет уже Адела. Мы даже больше не делили между собой обязанности по дому. Как далеко в прошлом осталось это волнительное чувство самостоятельной жизни в новом доме. «Ты будешь гладить, а я – мыть посуду». «Ты выбрасываешь мусор, а я загружаю стиралку». Как далека сейчас эта иллюзия на тему: «Как будем красить стены в гостиной?» и «Сколько лампочек нужно на кухне?» Иллюзия всего неизведанного.