Зеленая лампа (сборник)

Землей рожденный, дождиком крещенный,

Пеленки листьев разбросав кругом,

Оглядывает мир. В лохматый и зеленый

Он в этот мир пришел, как входят в летний дом.

Упругий, крепенький, упрямо одноногий,

Задорно шляпу набок заломив,

Он поселился на краю дороги,

Полюбопытствовал, но скоро стал ленив.

Глядит на муравьиные затеи,

Под солнцем нежится в березовой тиши,

Родившись утром, к вечеру стареет,

И жить торопится, и чувствовать спешит…

Когда я прочитала последнюю строчку, Илья Львович вдруг громко и совсем по-детски рассмеялся и весело сказал:

– Есть и поэты такие, полюбопытствуют в молодости и быстро становятся ленивы. А поэзия ленивых не терпит!

Это был последний семинар, на котором мне посчастливилось присутствовать. Илья Львович уехал на фронт, а вскоре я покинула Литинститут – стали рождаться дети.

Встретились мы уже в 1946 году, осенью, в доме одного из учеников Ильи Львовича, и нашего соседа, поэта Александра Яшина. Илья Львович пришел с женой. Он был в штатском, немного погрузнел, почти не шутил, мало улыбался. Много пришлось ему пережить за эти годы – и грубый разнос Сталина за стихотворение «Кого баюкала Россия», и другие проработки, а совсем недавно отгремело грозное постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». И чудо, что фамилия Сельвинского не попала в газету вместе с Зощенко и Ахматовой. Сейчас, когда мы читаем архивы, узнали, что Жданов со Сталиным разносили его стихотворение «Севастополь».

Я в то время ждала очередного ребенка, и, прощаясь, Илья Львович спросил меня:

– Стихи пишете?

– Нет, – смущенно ответила я.

– Ну что ж, это значит, что вы счастливы, и я очень рад за вас. Женщины обычно пишут или в юности, или когда им плохо.

Как часто потом, после смерти моего мужа Юрия Николаевича Либединского, вспоминала я эти его слова, когда писала свою первую книгу «Зеленая лампа»…

И еще об одной встрече хочется рассказать. Октябрь 1958 года. В Ялтинском доме творчества собралась уже традиционная для этого времени компания – Паустовские, Каверины, Шкловские, Оксман, Данины, Кроны… Днем, направляясь в столовую, я столкнулась в дверях с Ильей Львовичем. Он нес два больших, видимо, очень тяжелых чемодана.

– Что же это вы такие тяжести таскаете?! – воскликнула я, даже не поздоровавшись. – Вы же не тяжелоатлет…

– Но я борец и, прежде всего, мужчина, – шутливо ответил он. – Не могу же я допустить, чтобы Берта Яковлевна хоть один из этих чемоданов тащила. Она и так, бедная, сейчас достаточно переволновалась, да и я, признаться, тоже…

– Как прекрасно, что еще не перевелись рыцари на Руси, – в тон ему ответила я. – А что же заставило вас так переволноваться?

– На одной из последних станций перед Симферополем мы с Бертой Яковлевной вышли на перрон и, пока прогуливались, вдруг увидели, что поезд наш медленно пошел… Жена потребовала, чтобы я вспрыгнул на ходу, так как там остались все наши вещи и деньги. А Берта Яковлевна осталась в халатике и без копейки, представляете?! Но начальник вокзала, которому она, плача, всё рассказала, посадил ее в такси, и на следующей станции она догнала поезд…

В дневнике Ильи Львовича, любезно предоставленном мне его падчерицей Цецилией Александровной, есть такая запись:

«24 октября. День моего рождения. Неожиданно и стихийно он вылился в целое событие дома отдыха: море цветов, как у тенора, подарки. Вечером мой концерт, после чего в моей комнате буквально митинг с шампанским в бокалах у каждого. Все стояли вплотную, а я в центре. Едва-едва поворачивался».