Зеленая мартышка

В солнечное зимнее утро, заглянув в окуляр камеры-обскуры, Сара, к удивлению своему, заметила, что в картине с глашатаем на площади городка две фигуры исчезли, карлица расположилась вполоборота к зрителю, из окна правого домика выглядывала женщина в белом чепце. В тот же день из кладовой принес ей Ольвирий маленькие финские сани, доставившие ей немало веселья. К вечеру Сара открыла крышку стоявшей в углу безмолвствующей фисгармонии, стала играть.

Под шарманные звуки певали с Василисой и Авдотьей песни и романсы. “Не шей ты мне, матушка, красный сарафан, не входи, родимая, попусту в изъян. И я молодешенька была такова, пелися мне в девушках эти же слова”. Пели, точно прощались, простились. Путь санный уже лежал, телега дороги исполнилась двухколейной белой холодной пылью.

В конце весны, когда Урсина стала подыматься из снега, Сара написала отцу письмо: “Готова принять судьбу, хоть в монастырь, хоть замуж, за кого Вам угодно”.

Уезжая, она оглянулась, врата Глинок закрывались, в нише привратной кордегардии стояла статуя, обращенная к входящему, кто там, не страж ли какой, на увеличивающемся отдалении она уже не могла разглядеть деталей, только знала: стоящая в нише фигура глядит ей вслед, ждет ее, но не дождется больше никогда».

Глава двадцатая Билет, записка, еще одно письмо

— Вот вчера подвозил в шарабане своем свою кузину, — говорил примчавшийся с опозданием в величайшем возбуждении в утильную контору Шарабан, — ту, что всегда садится на заднее сиденье, ей по дальнозоркости неприятно, когда у нее перед носом маячит лобовое стекло…

— Я запутался в твоих кузинах, — сообщил Лузин. — Ты бы лучше присвоил им какие номера, как Сплюшка родственникам.

— Зачем тебе разбираться в моих кузинах? — пожал плечами Шарабан. — Достаточно того, что разбираюсь в них я. Так вот, дед моей вчерашней пассажирки некогда собирал антикварную коллекцию, с ним я и ходил в коломенскую квартирку антиквара Константинова. Кстати, когда узнал я про побочного сына великого князя Константина Павловича и очаровательной француженки, я всех Константиновых (а бастарду дано было имя Константин Константинов) стал подозревать в родстве с царями.

Лузин только хмыкнул да головой покачал.

— Входил-то я в юности в квартирку на втором этаже, как в дворцовые покои, все, на мой взгляд, похоже было там на дворец, синие лазуритовые обои, хрустали жирандолей и люстр, подсвечники Гутьера, павловское бюро с тайничками, узкий ангел… Ну да ладно. После смерти дедушки, разводов, семейных перипетий и прочего последовала распродажа коллекции, тут-то и состоялось знакомство с известными петербургскими антикварами, братьями-близнецами Р-скими. Уже и продажи закончились, остатки коллекции растаяли, а знакомство по душевной склонности и симпатии продлилось, хотя встречались редко, раз в два года, как то в Питере случается. Вот что мне рассказала кузина: «Зима донимала морозами, я пошла за продуктами, домашние мои хворали, долго я ходила, в сумерки возвращаюсь, сидит во дворе на низенькой ограде старик в очках и в видавшей виды меховой шапке. Начинаю дверь открывать, у нас только что домофон поставили, а он кричит: «Погодите, погодите, не закрывайте, позвольте мне войти!» Я решила — бомж просится погреться, они в нашей парадной грелись иногда; тут старик подбегает, я узнаю Р-ского, он узнает меня, пальтишко осеннее, замерз изрядно, я, говорит, уж час вас тут жду, не знаю, как войти, я вам билет пригласительный принес на открытие нашей выставки, я ведь коллекцию в Мраморный дворец передал после смерти брата, приходите. К нам не поднялся греться, мне звонить должны, сказал, пойду, пора. «А как вы добираетесь к себе на Чайковского?» — «Пешком через Таврический». Я проводила его до ворот Таврического сада, взяв его под руку, острый локоть в рукаве осеннего старого пальто. Улыбаясь, он процитировал мне строчки из книги, которую я ему подарила, — слова внучки академика Павлова: «Мадам Ржевская была известная в Петербурге белошвейка. Бабушка, Серафима Васильевна, заказывала ей все белье, а когда ездила к ней заказ получать, видела в окне двух одинаковых рыжих мальчиков, это и были Иосиф и Яков, близнецы. Мы были знакомы много лет, они приезжали к нам смотреть картины из коллекции моего дедушки. Он ведь собирал русскую живопись, как Ржевские». Попрощались, он пошел по аллее, больше я его не видела, на открытии выставки была такая толпа, я спешила, да еще искала свою любимую табакерку беленькую с мартышкою, не нашла. А билет пригласительный очень красивый, репродукция портрета девушки восемнадцатого века, прижимающей алую розу к груди, вот только алый плащ, обвивающий ее левую руку, струящийся за спиною, убран компьютером, фигура сдвинута к краю, словно она сейчас уйдет, уходит, фон черный, волосы чуть припудрены, заколка в волосах рыже-зеленая, куда же ты, стой, я приехала!» И высадил я ее, спешила, как всегда.