Зеленая мартышка

Ночью парил над домами устрашающий свет сияющих в зиме облаков, раскинутых над городом перьев гигантской насканской птицы.

Поглощенные суетой юдоли, мы не думали о небе, а оно непременно хотело оказаться в наших домах, оно проливалось тающим снегом сквозь дыры в крыше, пробитые ломами неумелых людей, чистивших кровли. Оно струилось по окнам, текло с потолков.

Я рассказывала по телефону Наталье Малевской-Малевич, как по ночам переставляем мы мебель, оборачивая ее пленкой, слушая капли и ручейки, собираемые нами в тазы, шайки, корытца, ведра, по семь посудин на комнату, пять на чердаке, где вечерами и ночами встречаются бродящие в ледяной чердачной тьме с фонариками горемычные жильцы последнего этажа, брякая бадейками, шурша клеенкой, полиэтиленовыми пеленами и мешками.

Наталья, выслушав, только вздохнула:

— А у меня-то в мастерской еще потолок с пола не убран…

После оттепели ударил мороз, и, отменив все облака, небо взлетело, зажигая над нашими нескладными жилищами светцы звезд.

Дом обходчика

Это вроде следов в памяти. Следы или слайды. Вспышки цветных кадров. Из глубины дней возникает слайд, след, он почти вещественен, объемен, снабжен светотенью, солнечной и лунной, а также холодом и теплом, скажем, ветром, то есть атмосферой, исполнен запахов, вкусовых воспоминаний: мороженое в цирке, «сладкая вата», три синергических цветовкуса печатного пряника — голубой его части, розовой и зеленой.

При этом месяцы, годы, недели стерты, точно резинкой.

Странное избирательное свойство. Склеротические провалы с младых ногтей.

«Доктор, у меня бывают провалы в памяти». — «И часто они бывают?» — «Что часто?» — «Провалы». — «Какие провалы?»

А ведь еще существует самозащита, стирающая обиды, беды, несчастья, катастрофы, мелкие неприятности, отрицательные эмоции.

В то же время ряд изображений — впечатлений? событий? — врезаны, впечатаны, въелись, — пока жизнь идет, будешь вспоминать. Принадлежащие сущностному времени? Самое главное? Почему? Кто знает.

Один из первых слайдов — цветная стереокартинка, голограмма «Дом обходчика». Сон в летнюю ночь.

Ночь летняя. Юг. Восприятие юга северянкой четырех лет. Но сначала вечер. Полустанок, разъезд, место пересадки. Автобус ожидается только завтра.

Ночь предстоит провести в доме обходчика.

Внутренний двор вымощен квадратными плитами и зарос по периметру ночной фиалкой, как многие дворики юга. За зарослями фиалки размещена пуща сада. Велик ли он? Или только ребенку кажется таковым? Или его величина несоизмерима с формальным его размером? Кущи райские. Витиеватые ветви дерев, напоминающих клены; падубов? На деревьях растут золотые плоды, оранжевые, розовые, темно-лиловые. Раскинувшие кроны, как древа познания, шелковицы, роняющие на песок кровавые перезревшие ягоды.

Домик обходчика, извините за выражение, утопает в мальвах и розах. Буйство роз. Розы уродились огромные до умопомрачения. Как в древнем Риме в дни великих календарных праздников или послевоенных триумфов, земля усыпана толстым слоем цветочных лепестков. Розовый благоухающий ковер.

Мальвы всех цветов. Алые. Белые. Вишневые. Желтые. Вакханалия.

За домом стоит клен с пылающей осенней листвой, видный издалека, как фламбойян. Перед домом — сухое черное дерево без листьев. Рядом с ним — яблоня в цвету.

Переступив порог, отдраенный хозяйкой добела, оказываетесь в разноцветном театральном мирке. Что за белоснежные занавески с кружевами взмывают над алыми геранями подоконников! Что за яркополосатые домотканые половики устилают деревянные половицы! Какое лоскутное одеяло покрывает кровать с никелированными елочными шарами на спинке! А горы подушек, доходящие до потолка и овеянные облаком тюля! Все исполнено такого отменного дурного вкуса, пошлости, тепла, любви и счастья, что глаз не оторвать.

Вот толстые ларцы для писем, выклеенные из ярких открыток с букетами, безумные пузатые ларцы. Вот застекленные коллажи, фольга и анилин, фон черный. Исключительно сердечки, цветы, красотки с губами, красавцы с зубами. Люби меня, как я тебя. Поцелуй десять раз вподряд. Именно «вподряд», это не опечатка. Вот секс-бомбы, возлежащие на клеенчатых панно своих, кто во что горазд: в чулках с подвязками, белых платьях, нагишом, пышноволосые, пучеглазые, розовоперстые, точно Эос. Та с лебедем. Леда, что ли. Эта с матросом. Росита из капустника.

Вот рамки и мониста из ракушек, подкрашенных маникюрным лаком, камни-голыши с идеалистическими пейзажами Причерноморья, пепельницы из рапан.

Мир чудес!

Всюду проник одуряющий запах лепестков. Розы неистовствуют.

Каким-то образом настает ночь. Ночь со светляками, цикадами, проносящимися мимо составами, криками несеверных ночных птиц и лаем южных псов. Ночь в Гюлистане.

Утро после волшебного сна напоминает волшебный сон.

Сматывается и разматывается дорога, то скаляр, то вектор, время наше взболтано, связь времен порвалась, друг Горацио, и что же почитать нам за вещественное, поди пойми; но скорее всего — розы, розы, розы, море и небо: голубое на голубом. Прочее сомнительно. В нем не за что зацепиться.