Зеленая машина [сокращенный вариант]

В ответ на это ученый муравей протянул мне большой лист и нечто вроде пера, обмакнутого в какую-то алую жидкость, напоминавшую чернила. Усевшись за стол, я начертил на листе простейшую математическую систему: 2 X 2 = 4. Муравей, казалось, был весьма удивлен: усики его зашевелились. Однако его удивление еще возросло, когда я взял лист, покрытый его вычислениями, и поставил крестик перед одной из известных мне эвклидовых теорем. Тут же на моем листе я набросал доказательство теоремы. Когда я показал лист муравью, его передние усики высоко поднялись, затем опустились, доказывая крайнее изумление насекомого. Он покачал головой и вслед за тем набросал на листе другой вариант доказательства. Замечу кстати, что насекомое показало на погрешность, допущенную мною, а значит, и Эвклидом, и не замеченную нашими математиками. Математик казался очень взволнованным и выбежал из комнаты, захватив с собой исписанный мною лист. Я заметил, что с этого времени насекомые начали относиться ко мне с гораздо большим интересом. Несомненно, муравьи сперва приняли меня за существо, подобное хела-хела, теперь же они признали меня разумным созданием. Насекомые ежедневно угощали меня своими блюдами; казалось, они были строгими вегетарианцами, по-видимому, они использовали обезьян только в качестве рабочего скота. Вскоре моя крепкая натура взяла свое, и я окончательно поправился. Муравьи, видимо, были удивлены фактом моего выздоровления. Критик Эвклида беспрестанно показывал мне все новые и новые математические формулы и вычисления. Я старался проникнуть в их смысл, однако в большинстве случаев мне это не удавалось. Гигантское насекомое смотрело на меня несколько презрительно. Я испытывал большое смущение.

В самом деле, я чувствовал себя школьником, опередившим свой класс и попавшим в следующий, где оказался не в силах тянуться за остальными. Впрочем, я не имел оснований смущаться, так как последующие наблюдения показали мне, что любой из земных математиков, очутившись на Марсе, был бы в таком же положении, как и я. Гигантские муравьи достигли такого высокого совершенства в математических науках и в музыке, что Бетховен и Исаак Ньютон показались бы здесь весьма посредственными умами.

Когда я встал на ноги, мне начали позволять выходить на улицу, правда, сперва только по ночам. Я просил, чтобы меня выпускали также и днем. Чтобы сделать свою просьбу понятной, я начертил на бумаге карту Солнечной системы и показал пальцем на диск солнца. Моя просьба была удовлетворена, хотя и не без затруднений. Жизнь этих странных существ протекала исключительно ночью, и только немногим муравьям позволяли выходить днем для наблюдения за работой хела-хела. Вскоре я узнал, что обязанности надзирателей считались унизительными и предоставлялись либо преступникам, либо слабоумным членам коммуны. Муравьи называли сумасшедших словом, обозначавшим «получивший солнечный удар», таким образом, они приписывали припадки безумия влиянию солнца. К «лунам» же марсиане относились с гораздо большим уважением. В символике марсиан и в их иероглифах луны занимали весьма видное место. С особенным почтением относились к ним представители низших классов, не постигавшие истинного смысла официальной символики, которая была по существу своему чисто математической. Таким образом, когда насекомые в разговорах со мной упоминали о самих себе, они рисовали на бумаге муравья, стоявшего под полным месяцем, когда же речь заходила о хела-хела, они их изображали неизменно рядом с солнечным диском. Само собой разумеется, мне понадобилось известное время для приобретения этих сведений.

Между тем я совершал прогулки по городу, а также обследовал окрестности. Вскоре я окончательно убедился, что жизнь на Марсе сосредотачивалась исключительно в районе каналов. На протяжении многих миль тянулись поля, покрытые всевозможными культурными растениями и тщательно распланированные.

Хела-хела обрабатывали землю, доставляли воду в населенные центры. Муравьи относились к обезьянам с отвращением и презрением, с примесью, однако, некоторой боязни. Огромная физическая сила хела-хела делала их пригодными для выполнения всякого рода грубой работы, и физически слабые муравьи пользовались ими в качестве рабочего скота.

Все дома огромного города представляли собой общественные здания. Муравьи проводили день в подземных дортуарах. По ночам они выходили из своих убежищ и принимались за дело. Вскоре я увидал, что среди муравьев совершенно не было лентяев. Трудолюбие этих насекомых было поистине поразительно. У каждого из них были свои определенные обязанности, переходившие по наследству от отца к сыну. Музыканты и математики занимали привилегированное положение. Они пользовались чрезвычайным уважением всего населения. Жили они на общественные средства.