Зеленая стрела

Петр Сергеич не раз приходил к нам на корабль — он дружил с моим командиром капитан-лейтенантом Ковалевым. Высокий, с серыми глазами, он всегда напевал «Прощай, любимый город» и шутил с матросами и офицерами. Со мною он тоже часто беседовал, и именно по его совету мой командир товарищ Ковалев надумал отправить меня в Нахимовское училище. Я любил Петра Сергеича, и когда он меня однажды похвалил за что-то, я почувствовал себя на седьмом небе. Я знал, что капитан работает в отделе, который вылавливает всяческую погань, забравшуюся на советскую землю. Работа эта опасная, опаснее и быть не может. И за это я его вдвойне уважал. Теперь я шел за ним, стараясь не потерять из виду его широкую спину.

Мы прошли несколько переулков, пробрались мимо проволочных заграждений и противотанковых надолбов, нагроможденных посреди дороги. Наконец Петр Сергеич остановился у разрушенного дома с сорванной крышей. Он вошел прямо в ворота. «Где же он тут живет?» подумал я. Петр Сергеич обернулся и знаком пригласил итти за собой. Мы вошли в черную дыру в стене. Петр Сергеич зажег фонарик, и я увидел новенькую узкую деревянную лесенку, похожую на корабельный трап. Она вела куда-то вверх.

— Вот тут-то я и живу, — пояснил Петр Сергеич. — Жилищный кризис, — вздохнул он, поднимаясь по трапу. — В скворечнях, паря, жить приходится.

Он вынул ключ и, повозившись у двери, отворил ее.

— Входи, не стесняйся. Печку затопим, коптилку зажжем, ужинать станем. Ты, поди, голодный?

— Не-ет.

— Врешь, знаю, что голодный.

Он зажег коптилку, сделанную из пустой гильзы снаряда. Комната была большая, пустая. Посредине стоял стол, у стены — койка. В углу висело несколько шинелей и гимнастерок Петра Сергеича и его штатский костюм. Всюду лежали книги: на столе, на подоконниках, на полу, на койке.

— Удивляешься? — спросил Петр Сергеич. — Я, брат, книги люблю. По всем дворам собирал, ничьи они нынче. Есть хорошие…

Он снял шинель и аккуратно повесил ее на гвоздик. Потом присел на корточки перед печкой.

— Печка у меня, брат, с утра заряжена, придешь домой, чирк — и горит…

И действительно, в печке сразу запылал огонь.

— Садись, грейся.

Он подошел к столу и, вынув перочинный нож, принялся открывать консервы. Нарезал хлеб, достал банку с маслом, пододвинул стулья.

— Ну, орел, наворачивай.

Он сел напротив и, улыбаясь, смотрел, как я ем. Потом встал, помешал кочергой угли в печке. Потом снова сел за стол и спросил:

— Сыт?

— Сыт, — сказал я.

— Так как же ты в госпитале отдыхал?

Пока я рассказывал, он курил свою черную трубку. Я рассказал про операцию, про лечение, про то, как меня наконец выписали и сказали, что я хромать не буду. Когда я дошел до сегодняшней истории с женщинами и ребенком, Петр Сергеич насторожился. Он вытряхнул пепел из трубки прямо на стол, встал и спросил:

— Они передавали ребенка? Эх, паря, паря! Чего же ты раньше-то молчал?

— Да это вовсе не ребенок был. Пакет просто, тяжелый…

— Вот это-то и плохо, что пакет. Голова! — раздраженно сказал Петр Сергеич, подходя к стене и снимая с гвоздика шинель.

'— Наверное, украли где-нибудь…

— Нет, не украли. Хуже. Ну, словом, вот что. Я ночевать, наверное, не вернусь. Располагайся тут, отдыхай, печку во-время закрой да смотри не угори. Книги читай, какие хочешь, ешь, чего и сколько желаешь, на моей койке спи. Запрись на ключ — помни: скворечник мой во всем доме единственный, больше никто не живет. А город, ты сам понимаешь, был под немцем, нечисть всякая в щели могла забиться. Никого не впускай, никому не отвечай, ко мне ходить в гости некому, а сам приду, так постучу вот так… — и он постучал костяшками пальцев по столу. — Спокойной ночи!

Он вышел, хлопнув дверью. Я повернул ключ в замке два раза. Потом принялся рассматривать книги. Тут были и Толстой, и Чехов, и Пушкин, и «Нива» за 1893 год, и Джек Лондон… Были еще Станюкович, Киплинг и даже Конан-Дойл с его Шерлоком Холмсом! Помешав в печке головешки, я пододвинул к ней низенькую скамеечку и принялся читать Шерлока Холмса. Это был рассказ «Пестрая лента» — о змее, которую впускали в комнату через вентилятор, чтобы она спустилась по шнурку на кровать человека, от которого хотели избавиться. Я не замечал, как шло время, и вдруг заснул.

Проснулся я оттого, что словно кто толкнул меня в спину. В комнате было темно — в коптилке выгорел бензин, огонь в печке потух. Спичек у меня не было. Я хотел было встать, но вдруг почувствовал, что, кроме меня, в комнате кто-то есть. Я не пуглив и побывал во всяких переделках, но тишина темной комнаты, по-моему, гораздо хуже воя мин и грохота снарядов. Кто мог быть в комнате, кроме меня? Ведь дверь-то заперта на ключ, а Петр Сергеич не возвращался. И тут я сообразил, что тот, другой, еще не вошел в комнату. Он стоял за дверью и старался всунуть в замочную скважину ключ. Я слушал, не дыша. Что делать? Спросить: «Кто там?» Но Петр Сергеич приказал никого ни о чем не спрашивать, никому ничего не отвечать. А если «тот» откроет дверь? Закричать? Никто не услышит — кругом одни пустые и разбитые дома.