Зеленая Ведьма

– Да ты что, баба, рожаешь? – Шептун опустился рядом со мной на колени.

Небо пронзила яркая молния, и он увидел мое лицо.

– Лизка, ты?!

Но я в ответ только выла.

Шептун подвинулся и задрал на мне подол перешитого краденого платья. Потянулся было к телу, но тут поросенок решительно раздвинул рылом полы его армяка, вырвался из плена и побежал прямо по мне. Раскровянив мне щеку острым копытцем, он свалился и побежал куда-то в сторону. Шептун с проклятием вскочил и ринулся за ним. Всё-таки умру, поняла я.

Не знаю, сколько прошло времени – минуты ли, часы ли. Боль иногда отступала, но всегда возвращалась снова – злобная, свирепая и чудовищно жестокая, – ни один из мужчин не мог бы с нею сравниться. Наверное, я выла в полный голос, но не слышала себя за воем ветра. Этот ветер был, как трубный глас небес, как чудовище из преисподней, имеющее тысячи глоток. Он с ревом закручивался в тугую воронку, которая широкой своей частью завихрялась у огромного сизого кулака, стиснувшего небо, а узкой тянулось к земле. Я завороженно смотрела на неё в те секунды, когда сознание прояснилось. Было похоже, что небо готовилось вывалить что-то в эту воронку.

Рядом снова появился дед Шептун. Боль начала терзать меня по-новому, жадно, остро, словно торопилась куда-то. Шептун взглянул на меня, по-прежнему лежавшую перед ним с бесстыдно задранным платьем, всплеснул руками и осел у моих ног. Зачем-то стал давить на мой живот. Его руки были холодны, они обожгли мое сгорающее в пламени тело.

Внезапно всё, что было раньше, показалось утренней дремой рядом с ударом кнута. Я закричала, задрав лицо в небо, и в это мгновение увидела прямо над собой ужасающий лик. Он прорвал небесный мешок и смотрел на меня радостными глазами, пылающими сатанинским восторгом. Рот торжествующе хохотал, и в каждой его призрачной, сотканной тучами черте, было столько зла, что я напрочь забыла о боли. Смеющийся лик втянуло в воронку, стремительно закрутило, а нижний конец воронки, до этого бесцельно болтающийся в воздухе, потянулся, как живой, к Шептуну. Раздался ужасающий удар грома, мое тело скрючило сильнейшей судорогой, и все вдруг закончилось. Отступила боль, расчистилось небо, поляна вдруг стала по-весеннему тихой и приветливой. Только тоненький скулящий звук рвал тишину.

Я собралась с силами и приподнялась на локтях. Дед Шептун держал в руках маленькое багровое тельце, все в крови и слизи. А тот, маленький, как щенок, шевелил тонкими ручками и жалобно скулил. Дед Шептун поднял на меня подобревшие глаза, и я вдруг поняла, – а ведь это мой. Мой ребенок. Ребенок, которого я не хотела. Мне даже не хотелось смотреть на него лишний раз. Даже узнавать, какого он пола, не хотелось.

Дед Шептун вытащил из-под полы нож и перерезал пуповину. Затем он, кряхтя, поднялся на ноги. Ребенка старик завернул в свою рубаху, отогнув полу армяка, – так я в детстве перетаскивала в укромное место котят, которых собирались топить. Впрочем, я их не спасала, все равно потом они умирали от голода.

– Лизка, вставай потихоньку. Помочь не смогу, давай сама, – сказал Шептун, встав на ноги. Он возвышался надо мной, как пожарная башня над деревенскими домишками, прижимая к себе существо, исторгнутое моим телом.

Мои руки дрожали, в теле продолжала полыхать боль, так что сразу встать не удалось. В конце концов я схватилась за его ноги и стала осторожно подниматься.

– Вот и молодец, девонька, – непривычно-ласково сказал дед, когда я встала на ноги – Пойдем ко мне в избушку.

Не помню, как я дошла. Несколько раз я падала, и казалось, что мне не встать никогда. Но Шептун вставал надо мной, понукал, и я снова цеплялась за него и поднимала себя из холодной грязи. Так и дошли до его избушки. С тех пор, как я видела ее в последний раз, она как будто еще больше вросла в землю.

Я ввалилась в дом первой, даже не сняв в сенях башмаков. Мне запомнилось, что в кухне стоит сундук, покрытый тюфяком, – к нему я и стремилась. Сундук и точно оказался на месте. Я рухнула на него ничком, уткнулась носом в слежавшееся вонючее сено и заснула почти мгновенно.

Проснулась я, как ни странно, с чувством покоя в душе. Боль в теле стала немного меньше, и главное – не было выпирающей утробы, которая так мешала мне последние несколько месяцев. И не было внутри существа, которое поселилось в моем теле с болью, страхом, против моей воли, сломав мне и без того несчастную жизнь. Существа, которого я не хотела знать.

Я приподнялась и села на сундуке. Старик Шептун сидел напротив, привалившись к печке. В том же грязном армяке с пятнами моей крови, он спал, раззявив рот, в котором не хватало половины зубов. И даже во сне продолжал крепко прижимать к себе дитя, укутанное в полу армяка.

Со своего места мне не было видно лица ребенка, – только маленькие ручки, играющие бородой Шептуна. Крошечные пальчики хватали её, судорожно сминали в кулачке, на секунду расслаблялись, и начинали всё заново. Меня удивило, что это происходило в полной тишине, – дитя не плакало, не кричало, не издавало вообще никаких звуков.