Зеленая ветвь

— Конечно, ты поступил верно. В подобном положении бессильна самая строгая экзекуция.

— Я тоже так рассудил. Необходимо удержать людей от дезертирства. Нужно обратиться к их рассудку. Тем более, что скоро нам придется воевать против мятежников. Получены сведения, что в Румелии[32] бунт. Мятежники вторглись в Пелопоннес, заняли Патрас, истребили там приверженцев нынешнего правительства, разумеется, кроме тех, кто переметнулся к ним. Нам придется сражаться с бунтовщиками.

— Нет, брат, я против греков саблю не обнажу, — твердо сказал Райкос. — Я приехал сюда с одной целью — защищать Грецию от иноземных поработителей, обративших в рабов этот славный народ. Зачем же вмешиваться в их внутренние дела? Мы же не авантюристы, как Руан, Доукинс и Жерар. Мы честные люди.

— Ты, конечно, во многом прав, но не во всем.

— В чем же я не прав?

— На мятежи греков подбивают иноземные интриганы.

— Я готов защищать их от нападения иноземцев. Но защищать греков от греков — не хочу. Это нечестно. Я не ландскнехт[33]. Я приехал сражаться за свободу Греции.

— Я тоже не приехал сюда любоваться руинами Древней Эллады. Но в отличие от тебя, дорогой мой Райкос, я буду сражаться не только за свободу Греции, но и за свободу ее народа.

— Ты — якобинец? — удивился Райкос.

— К сожалению, нет, — вздохнул комендант. — А Греции сейчас нужны именно якобинцы. Чтобы не заискивать перед королевскими министрами великих держав, а судить их как заговорщиков.

— Тогда — война. Великие державы начнут против Греции военную кампанию, у них — сила.

— И отлично! Разве ты забыл, как голодные, забитые санкюлоты в пух и прах разгромили коалицию великих держав? На месте Августина Каподистрии я бы отдал приказ обстрелять иностранные военные корабли. А затем повел бы воинов на французский экспедиционный корпус — нечего иноземным солдатам топтать священную землю Эллады!

— О, я вижу, ты больше патриот Греции, чем сами греки! Но все это, увы — не серьезно! Слишком неравны силы. Интервенты разобьют плохо вооруженную и плохо обученную греческую армию.

— Не разобьют! Ты недооцениваешь революционного духа народа. Революционный народ — непобедим. Это доказала французская революция.

— Ты забываешь, что Греция — не Франция. Здесь еще не завелись якобинцы, а Августин Каподистрия — не Максимильен Робеспьер…

— Да, он честный человек, но не волевая натура. Он во всем будет уступать резидентам великих держав, пока они его не съедят.

— Отсюда вывод: с внешними врагами Греции воевать не будет. А раз так — нам пора на родину. Я по ней истосковался, она мне снится каждую ночь. Да и долг у меня перед отечеством большой. Ты говоришь: надо добывать свободу для народа. На моей родине это необходимо в первую очередь. В России миллионы крестьян все еще находятся в рабстве, а я сражаюсь за свободу на чужой стороне.

— Я не могу оставить в беде правительство Августина, — насупил брови Алмейда.

— Так ты считаешь, что я поступаю недостойно? — вспылил Райкос.

— Что ты! Кто может заподозрить тебя? Ты сражался за независимость этой страны больше, чем я. Ты честно выполнил свой долг. А я останусь здесь. Зачем? Честно скажу, сам себя еще не понял. Говорят, самого себя понять труднее всего. Так и у меня получается… Буду мстить за нашего Барба Яни. Мы, португальцы, народ, не забывающий зла.

И Алмейда крепко обнял Райкоса.

В тот же день Райкоса принял глава нового правительства. Райкос попросил уволить его с занимаемой должности.

Августин Каподистрия участливо отнесся к его просьбе.

— Вы так много сделали для Греции и расстаться с вами нелегко, но мы не можем отказать вам ни в чем. В продолжение четырех лет службы вы оказывались в самых трудных обстоятельствах, но отказывались и от жалованья, и от наград. Этот образ действий ваших, столь благородных, возлагает на меня обязанность выразить вам чувство благодарности. Воспоминание о вас, господин полковник, будет всегда дорого для правительства, как имя ваше для Греческой республики. — Закончив свою речь, Августин Каподистрия прищурил усталые глаза. Он помолчал, разглядывая собеседника, и улыбнулся. — Теперь надо позаботиться о вашем возвращении на родину, устранить некоторые помехи. Не огорчайтесь, но его величество русский император отрицательно отнесся к письму моего брата о возможности вашего возвращения на родину.

Увидев, как болезненно сжались губы Райкоса, новый глава греческого правительства добавил:

— Пожалуйста, не огорчайтесь. Я напишу еще одно ходатайство императору. Господин Рикман и адмирал Рикард похлопочут о вашем возвращении.

— Я поеду не один, ваше превосходительство, со мной изъявила желание ехать в Россию вдова капитана Хурделицына, погибшего смертью храбрых за независимость Греции.

— Она ваша родственница?

— Капитан Хурделицын — мой друг, с которым я приехал сюда. Я дал обещание всю жизнь заботиться о его жене и малолетнем сыне.