Зеленая западня

— Нет, голубь, ты будешь отвечать! Я тебя заставлю! Для чего ты надевал шлем, откуда он у тебя?

— Не кричите на меня. Мы же в больнице. От испуга я забуду таблицу умножения и превращусь на неполноценного собеседника.

У него на лысине проступили красные пятна, он приближался ко мне короткими вкрадчивыми шагами, поблескивая стеклышками очков.

— Ты шутник, голубь! Но ты не знаешь, в кого превратишься, если не скажешь все, что мне надо…

Одноглазая Труда лениво бросила:

— Кносе, не нервничайте. Я вам помогу как следует поговорить с ним.

— Не надо, фрейлейн! — раздраженно отмахнулся лысый. — Мальчишка думает, что с ним шутят. — Заложив руки в карманы, он уже спокойно сказал: — Ты еще никогда не носил на плечах стальных рельсов? А кнуты пробовал когда-нибудь? Не носил и не пробовал, конечно. Так вот, придется проучить тебя. Сегодня же. Немедленно!

В двери появилась широкополая шляпа.

Четырехугольник дневного света отдаляется. Под сводом туннеля тлеют задымленные электрические фонари. Чем дальше у глубь исполинской норы, тем тяжелее дышать, воздух сгущается, смешивается с едким паром. Слезятся глаза, соленые капли падают с подбородка на грудь, растравляют шею.

Считаю шаги. Десять… семнадцать… сорок четыре…

Чтобы хотя бы на несколько минут освободиться от ноши, надо преодолеть сегодня двести шесть шагов. Позавчера, под вечер, я считал сто семьдесят два, вчера — сто девяносто шесть. Туннель углубляется.

Мы носим двухметровые стояки из бетона. Тяжелый брус вдавливает в землю, ноги заплетаются. Мой напарник — индеец, парень лет шестнадцати, звать его Ву. Он идет впереди. На спине темнеют рубцы, тонкие жилистые ноги ступают упруго, твердо. Ву на полголови ниже меня, но он крепкий, и сноровки у индейца больше. Для него бремя — и стояки из бетона, и такой неумелый носитель, как я. Движемся в молчаливой процессии краснокожих призраков. Голые по пояс тела людей при свете фонарей блестят от пота. Одни несут на плечах стояки, другие сгибаются от стальных рельсов. Я тащусь за Ву, ноша связывает нас ярмом. Стояк вот-вот раздробит мои кости. Плечо занемело. Нога со сбитыми до крови пальцами наталкивается на что-то острое. Спотыкаясь, силюсь удержать брус обеими руками, но стояк сползает из плеча, сдирая кожу. Ву отскакивает в сторону. Стояк тяжело бухает на землю.

— Работать не хочешь, вонючая индейская свинья?!

Надзиратель в широкополой шляпе хлещет парня кнутом. Ву выпячивает спину, извивается от боли. Я бросаюсь на надзирателя, кричу:

— Не трогайте его! Как вы смеете?

Оскалив зубы в улыбке, широкополая шляпа отбрасывает меня, как котенка. Так каждый раз. Я спотыкаюсь, теряю ношу, а бьют моего напарника. Несчастный Ву, наверное, возненавидел меня за эти дни, но он молчит.

Торопливо хватаюсь за конец стояка. Ву наклоняется, берет с противоположной стороны. Надзиратель успокаивается. Мимо нас бредут индейцы, головы склонены на грудь, кажется, им нет дела до мне, до Ву, до всего, что происходит вокруг.

В глубине пасть туннеля наполнена стуком пневматических молотков, там слепят синие вспышки сварочных аппаратов, время от времени звучат короткие глухие взрывы. Землекопы вгрызаются в толщу песчаника, продвигаются вперед, с каждым днем увеличивая то количество шагов, которые отделяет нас, носильщиков, от входа в туннель. Долбят землю и монтируют крепление тоже индейцы, но они не из нашего барака. Я вижу их лишь во время работы. Мы приближаемся к землекопам, снимаем возле них тяжелую ношу и без передышки возвращаем назад. Бегом, под окрики широкополых шляп и под хлопки кнутов. Там, где сереет четырехугольник дневного света, на нас ждет груда стояков и рельсов. И все же там солнце, чистый воздух, легкий ветерок хотя на минуту остужает тело.

Вот уже пятый день, как я работаю в туннеле.

Что здесь строят? Неизвестно.

Нас пригоняют сюда до рассвета. Перед этим нам дают орехи кастанейро, на обед — затирка из кисловатой муки и бобы. На ночь мы располагаемся в приземистом здании из неотесанных грубых бревен. Со двора на стене желтеет цифра “6”. Шестой барак, или блок, как сказал Кносе. Неподалеку между зарослей видно еще несколько блоков. Над крышами свисают развесистые кроны пальм. Высятся башни, на них караулит стража с пулеметами. По правую сторону, на холме, покрытому лесом, между деревьев просматривается высокая серая стена.

Утром, когда индейцы в колонне по четыре направляются на работу, все вокруг обвито тишиной, лишь где-то недалеко, на болотах, то громче, то тише слышно лягушачье кваканье. В тумане едва виднеются здания, башни, с деревьев на землю бесшумно падают капли росы. Оставляем туннель в сумерках. Я издали каждый раз наблюдаю за какой-то пестрой гурьбой людей. Похоже, там одни женщины. Охранники выводят их из леса. Гурьба исчезает в чаще возле барака, который стоит в стороне других, с желтой тройкой на стене.