Зеленая западня

От пыльных пожарищ бараков воины возвращают в шеренгах. Ведут раненых, несут убитых. В нескольких юношей на плечах — тяжелые пулеметы. Наверно, ребята первыми достигли площадок на вышках.

К нам направляется Загби. Повязка на голове размоталась, глубоко посаженные глаза горят, как угольки. Его рука на моем плече.

— Тебе надо лететь, Игорь. Тебе, а также им, — он кивает на мать, на Ержи. — Ты говорил, что за Большой рекой каджао и галу имеют свои города и поселки. Расскажи им о нас. Они наши братья.

— Загби, но же мы с тобой… я думал…

Мягким жестом он останавливает меня.

— За Каменной стеной осталось еще немало гадюк. Мы их раздавим, отплатим за все! А тебе не следует оставаться здесь.

— Загби, подожди… Неужели ты думаешь, что вам будет легко пройти весь путь к реке? Сотни миль, сплошные джунгли. С женщинами, с детьми…

Вождь повернулся лицом на юг, простер руку — к далекому горизонту слались вечнозеленые леса. Сказал:

— Мы не пойдем к Большой реке. Там своя жизнь, мы ее не знаем. Загби поведет своих людей в джунгли. Здесь наша земля, наш дом.

Оглянувшись, он взял у юноши стрелу, отломал наконечник.

— Возьми на память.

Острый, как лезвие бритвы, осколок черного камня. Я положил наконечник стрелы в карман. Что же подарить взамен? У меня не было ничего. Я отрываю от безрукавки красную пластмассовую пуговицу и протягиваю Загби. Пуговица кажется крохотной на широкой ладони индейца. Великан зажимает кружочек в кулаке.

— Загби сохранит. Прощай!..

Стрекот мотора. Закаменелые лица юношей. Высокая фигура Загби быстро уменьшается.

Под нами сельва.

Держу направление по солнцем. В такую пору в “замке” сеньоры Роситы оно светит слева, теперь солнце заливает кабину с правой стороны, слепит меня, когда я поворачиваю лицо к матери. Ержи калачиком свернулась у нее на коленях. Будто дремлет. Мы летим уже больше часа. До Вачуайо еще не близко. Время от времени мамины пальцы трогают мою руку, будто она хочет убедиться, что я в самом деле рядом, возле нее.

— Игорь, взгляни, взгляни!..

Нет, Ержи не дремлет. Приложив ладонь к глазам, она жмурится от солнца, пушистые ресницы дрожат. И тревожное восклицание матери:

— Самолет!

Со стороны солнца на нас падает темная тень.

Лихорадочно дергаю рычаги. Машина скользит вниз, земля приближается. Подсознательно бросаю электролет почти в пике. Остроносый силуэт проносится над нами. На крыльях — пальмовый лист, эмблема военной авиации Сени-Моро. У меня отлегло от сердца.

Но что это? Истребитель делает крутой вираж, позади нарастает пронзительное вытье моторов. Резкий удар, звон. У грудь бьет тугая струя, вдавливает тело в спинку сидения. В прозрачном колпаке кабины возникает дырка, в ней свистит ветер. Запоздалый звук пулеметной очереди заставляет меня схватиться за плазмомет. Но же истребитель с листьями пальмы… Почему, почему же он напал на нас?

Конец. Для остроносой молнии электролет — детская игрушка. Скорее погасить скорость, включить вертикальные винты и падать вниз, так как спасение только на земле, в джунглях… За спиной — стук выстрелов, пули рвут в клочья фюзеляж. Силуэт истребителя промелькнул сбоку. Прямо на нас мчится зеленая стена деревьев, я уже вижу верхушки. Ержи закрывает лицо ладонями. Электролет валится на крыло. Под весом машины с треском ломаются ветви.

Это последнее, что я слышу в этот миг…

Снежинки падают на щеки, на лоб. Тают и сбегают прохладными ручейками за ворот, на плечи. Я расплющиваю глаза. Мать пригоршнями брызгает на меня воду. Пробую сесть. Тупо ноет спина, но терпеть можно. А вот нога…

— Мама, что ты делаешь?! Ой, больно!..

— Лежи! Ты же мужчина. Это обычный вывих!

Ее руки — они чему-то красные, будто из мороза — обхватывают мою ногу выше ступни. Кому вправляли кости, тот знает, что это такое. Теперь и я знаю. А тогда не знал. Меня ткнули раскаленным железом и ударили по темени стопудовой гирей. Я завопил так, что сам испугался своего голоса.

Мы заночевали в маленьком шалаше. Не имею понятия, когда иметь успела построить его из ветвей и накрыть листвой дикого банана. Ержи всю ночь не приходила в себя, лежала тихо, иногда едва слышно шептала запеченными губами непонятные слова.

— Кажется, у нее раздробленно предплечье. Это еще полбіди, когда только это, — сказала мать. Время от времени она исчезала, возвращалась к шалашу с мокрой тряпкой, прикладывала к горячему лбу Ержи.

Ночь хохотала, вскрикивала, стонала; таинственные голоса блуждали в непроглядном царстве мрака, распаляли нервы. Тяжелые капли падали на шалаш, лопотала листва; в чащах бился крыльями, отчаянно скулила какая-то птица, неподалеку слышалось рыкание пумы, льва джунглей, которого индейцы называют сасу-арана, визг неосмотрительной обезьяны, которая умирала в когтях неумолимого хищника…