Зеленое дитя

Пятнадцать лет назад я познакомилась с Пирсом Полом Ридом, сыном Герберта Рида, известным английским романистом и публицистом, взяв у него интервью для журнала «Вопросы литературы». Узнав о первом русском издании сочинений отца в «Б.С.Г.-ПРЕСС», Пирс Пол Рид откликнулся на мою просьбу прислать воспоминания о Герберте Риде. Ниже читатель найдет его биографический очерк «Герберт Рид».

Понятно желание сына быть предельно объективным и честным в оценке творчества отца, — ведь судя по «Зеленому дитя», Герберт Рид ориентировался на самые высокие достижения мировой культуры: Вольтера, Вордсворта, Торо. Насколько он стал своим в этом сообществе поэтов, судить читателю. Но трудно не заметить досаду, с которой сын Рида признает, что его отец в поэзии оказался слабее Т. С. Элиота. Напомню: получается, не дотянул до уровня Вордсворта, до уровня первого поэта столетия. Согласитесь, это даже не «гамбургский счет», это планка повыше. К досаде прямых потомков, к радости читательской встречи с великим деятелем искусства XX века.

Наталья Рейнгольд

Герберт Рид

Воспоминания Пирса Пола Рида*[1]

Мой отец, Герберт Рид, родился 4 декабря 1893 года в местечке Маскоутс Грейндж в Норт Райдинге (графство Йоркшир). Он был первенцем в семье потомственных фермеров, которые не одно столетие возделывали окоем йоркширских земель, известный под названием «Райдейл». И кто знает, как сложилась бы судьба Герберта Рида, — не исключено, что он продолжил бы семейное дело и тоже стал земледельцем, если б не безвременная гибель в 1902 году его отца, ставшего жертвой несчастного случая. Поскольку покойный был арендатором, но не владельцем фермы, члены семьи не имели права на недвижимость. Хозяйство продали, а мой отец, пожив какое-то время у родственников по соседству, отправился в сиротский приют в Галифаксе, — ему было тогда девять лет.

Позднее он напишет в автобиографических заметках:

«Обстановка была спартанская: круглый год умывались только холодной водой, мясо и овощи — раз в день, остальное время — молоко и хлеб, чаще черствый. Держали нас в черном теле, но притеснять не притесняли, и воспитывали в религиозном духе. Ничего лишнего — ни отдельных комнат, ни читальни. Если кому-то из мальчиков хотелось почитать в свободное от занятий время, ему приходилось сидеть над книгой среди неописуемого гвалта, царившего в общей игровой комнате: отсюда, видимо, идет моя редкая способность сосредоточиваться где и когда угодно».[2]

Эта выучка сослужила ему потом хорошую службу.

Выйдя из приюта в шестнадцать лет, он устроился на работу в Лидсе в один из банков, не прерывая учебы в вечерней школе и продолжая самообразование в местной публичной библиотеке. Читал он запоем, и вот тогда-то под влиянием Ницше заменил христианскую веру идеалом человеческого совершенства, который назвал «чувством чести».

В 1912 году он поступает в университет в Лидсе, а два года спустя, записывается добровольцем в ряды Грин Хауардз:*[3] началась война с Германией. Следующие четыре года стали для него настоящей школой жизни. Во-первых, он прошел всю войну и выжил, практически без единой царапины (единственная рана — следствие неправильного обращения с пистолетом Вери), и это обстоятельство внушило ему мысль о том, что Провидение сохранило его для какой-то особой миссии. Во-вторых, две награды за храбрость — D. S. O. и M. C.*[4] — укрепили его чувство уверенности в себе. Кроме того, у него оставалось время читать и писать, и свой первый сборник стихов он опубликовал, будучи еще «в погонах».

Демобилизовавшись в 1918 году, он не стал восстанавливаться в университете, а пошел служить чиновником, сначала в Торговую Палату, а затем в Казначейство. В 1919 году он женился на Эвелин Рофф, учительнице из Йоркшира, с которой познакомился в бытность свою студентом в Лидсе.

Вскоре расплывчатые честолюбивые планы молодого йоркширца, которые сам он определил как поиск чести, обрели конкретные очертания: он с упоением окунулся в литературную атмосферу Лондона, подружившись с Уиндемом Льюисом, Фордом Мэдоксом Фордом, братьями и сестрой Ситуэлл и Т. C. Элиотом. Ведение протоколов на заседаниях казначейства и поэтическое слово — занятия мало совместимые, и, ясно понимая это, он перешел в 1922 году на более подходящее место в музей Виктории и Альберта. Эго продвижение сулило новые возможности. Он уже был известен в литературных кругах как поэт и критик, а теперь начал больше писать об искусстве, и в 1920-е годы опубликовал ряд работ об английском гончарном деле, витражах и стаффордширской игрушке. Материала, который он включил в эссе «Значение искусства», напечатанное в «Листенер», хватило на серию статей, изданную затем отдельной книгой.