Зеленое солнце

— Ну ты же не будешь воду из-под крана пить, это вредно, — тихо настаивал Стах. Милана не отвечала. Теперь она смотрела не на него, а в пол с совершенно отсутствующим видом, и от этого у Шамрая сжималось сердце. Парадоксально, совсем алогично хотелось убить Назара — это ведь из-за него она сейчас такая. Это он что-то сказал ей… или сделал… да, сделал — влез с самого начала туда, куда лезть было не надо, ему не по зубам. Девочка такая ему, ублюдку сельскому, не по зубам. Вот и не сдюжил, слился. Даже бороться не стал, а она — страдает.

Господи, почему все — так? Назару — ни за что, запросто, с неба, потому и не ценит. А Стаху — выгрызай.

Наконец он кивнул и негромко обронил:

— В машине твои вещи, я занесу. И уеду, не волнуйся.

С этими словами он развернулся и спешно, уверенно шагая, направился вдоль коридора к лестнице, чтобы спуститься вниз, выйти на улицу, найти ближайший магазин, в котором можно было раздобыть бутылку воды, несколько яблок и булочку. А после сунулся в салон ее авто — за сумкой, которую приметил на заднем сидении. И будто бы снова увидел ее профиль, на который бросал обеспокоенные взгляды, пока они добирались до клиники. Напряженный, неспокойный, вмиг осунувшийся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Больно за нее. И за себя тоже больно. Но ведь говорят, что через боль приходят к лучшему, да?

Чушь. К счастью приходят тогда, когда знают, чего хотят. Люди, способные ломать стены и двери, когда знают, чего хотят, — счастливы. И если он преодолеет, в конце концов, обрыднувшее «дядя Стах», то и он будет. Обязательно. А где он, там и Милана. Только бы ее саму не сломать при этом.

Шамрай вернулся обратно очень быстро — на все потребовалось не более двадцати минут. Без проблем нашел, в какой палате ее устроили, и, войдя, осмотрелся. Милана на его возвращение не отреагировала. Она свернулась калачиком на кровати, глядя в стенку, но не на него. Как ребенок, которому страшно и плохо, но Стах не смел сейчас ее утешать. Понимал, что влезет — и будет послан. Ей и правда лучше одной это все пережить.

Он быстро выложил на столик купленные продукты, вещи и ключи от машины. Потом обернулся, уткнувшись глазами в ее острые плечи. Те, вроде бы, были спокойны, не подрагивали. Вообще ни единого звука. Значит, не плачет. Это почему-то немного успокаивало и обнадеживало. Ближе не подходил, прикоснуться не посмел. Только негромко выдал:

— Ну, я поехал. Утром позвоню, хорошо? Скажешь, что еще довезти тебе.

И снова ни звука, ни писка в ответ. Но не спит точно. Черт с ним.

Шамрай заставил себя уйти от нее, отодравшись буквально с мясом. И был уверен, что вся ее боль, если бы она позволила ту унять, заглушила бы, пригасила то, что болит у него. В конце концов, минус на минус дает плюс. Дало бы непременно.

Чтобы вернуться домой, пришлось вызывать шофера, потому что и правда оказался в городке без транспорта, а добираться общественным — не имел ни малейшего представления как в такое время. На улице к ночи становилось прохладно, а он в чем выскочил из кабинета, в том и был, потому до приезда водителя вынужден был глушить кофе в просторном холле больницы. Добравшись до поместья, от ужина отказался. Куда сильнее волновало, что делать с Назаром. Надо было решать, чем скорее — тем лучше. А еще неплохо бы выяснить, что же все-таки между ними случилось, из-за чего Милана бежала прочь, как ошпаренная, а Назар — не бежал за ней следом. Виделись ли они? Что наговорили друг другу? Почему племяннику все равно, что ее развезло прямо посреди двора, чудом не расшиблась!

Впрочем, выяснить у врачей по поводу ее здоровья и причин случившейся потери сознания представлялось Шамраю куда более осуществимой задачей, чем без подозрений выспросить у Назара, что произошло за то короткое время, что она находилась в домике Ляны. По жизни не слишком многословный Назар после знакомства с Миланой стал скрытен, до конца не раскрывался, и это Стаха не напрягало бы, если бы не важность контроля над ними обоими.

И все же идти к племяннику не стал. Поздно, да и видеть его, положа руку на сердце, ни малейшего желания не испытывал. А вот спать хотелось. Потому завалился в кровать, предварительно заведя будильник на «пораньше». И провалился наконец в сон, который должен, обязательно должен был излечить его от той остроты восприятия действительности, в которой он пребывал. С утра любая беда кажется немножечко меньше. С утра вообще все самую малость иное. И может быть, поутру и Милана станет смотреть на него иначе, не так, как вчера, будто он назойливое насекомое, своим жужжанием не дающее ей сосредоточиться на важном. Господи боже, сказать кому — не поверят. Девочка двадцатилетняя его действительно держит за комашку.

А он, замирая на звук ее голоса, готов сделать все что угодно, лишь бы только она ему улыбнулась по-настоящему.