Зеленое солнце

Он перевел дыхание, завел двигатель и потащил «фиат» с прицепом к гаражу. Домой шел с тяжелым сердцем. Когда за неделю лишь пару раз говорил с матерью, часто по объективным, а еще чаще по необъективным причинам — жди беды.

— Явился, — всплеснула руками Ляна Яновна, выскочив в прихожую, едва он переступил порог дома. — Что ж ты творишь-то, а? Укатил неизвестно куда, не пойми с кем, сам не звонишь, на звонки не отвечаешь. Назар, я же места себе не нахожу, ночей не сплю. Но кто ж обо мне подумает?

— И тебе привет, — глупо улыбнулся ей Назар и, не наклоняясь, чтобы разуться, стащил кеды, наступая пятками самому себе на задники. — Ничего я такого не творю, раз в жизни отпуск, ма!

— А обещал меня на море отвезти! — с обидой в голосе проговорила Ляна.

— Так ведь сначала ты пролечиться должна была, а я не помню, чтоб ты этим занималась, — растерянно ответил Назар. Чувствовал себя как набедокуривший школьник, хотя оснований для этого точно не было. И вкупе с его странным чувством тяжести, накрывшим по возвращении, коктейль получился еще тот. Но все же оправдывался. Мама же. Как не оправдываться?

— Я про тебя не забывал, там связи не было. Ну ты ведь знаешь, что в горах не везде связь, а мы ездили по такой глуши, что там и вышек, наверное, нет, далеко от сел даже. Нам интересно было, понимаешь?

Мать неотрывно вглядывалась в его лицо, пока он объяснялся. Назар как Назар, а будто другой. Что-то изменилось, пока неуловимо, и словами не выразишь.

— Интересно, — грустно покивала головой Ляна Яновна. — Знаю я этот интерес, тоже молодой была. Да только что ж в ней такого, чего у других нет? Опоила она тебя, что ли? Заворожила? Хотя такая разве что порчу навести может, — буркнула она. — Назарчик, меня не жалеешь, Аню не жалеешь — на девочку глянуть больно, себя пожалей! До беды она тебя доведет. Поиграется и дальше поскачет. Еще и Сташеку свинью подкладываешь. Ему перед отцом этой попрыгуньи отвечать. Рассориться с ним хочешь? Из-за… из-за интереса? Эка невидаль — девка смазливая!

«Полтора месяца», — на сей раз прострелило в голове. Назар поморщился, прислонился спиной к двери и скрестил на груди руки, словно бы отгораживаясь по своей давней, еще детской привычке. Когда его ругали, даже имея к тому основания, он всегда вот так отгораживался и словно бы обхватывал себя. Потому что кроме себя, его утешить было некому. Ругать — было, а утешать — нет.

— Ей двадцать лет, мам. Она взрослая и сама за себя отвечает. И никакой свиньи тут быть не может, ругаться нам не о чем. Дядя Стах нас сам отпустил. А то, что ты про привороты несешь, — себя послушай, это ж язычество какое-то, а ты, вроде как, верующая.

— А ты меня не поучай! — прикрикнула Ляна. — Своих детей заведешь — вот их и будешь учить.

— Прости. Но ты зря это все, правда. Милана… она умная и добрая. Веселая просто, потому и кажется тебе попрыгуньей, но это не так.

— Вспомнишь ты еще мои слова, да лишь бы поздно не было, — вздохнула мать и кивнула головой внутрь дома. — Проходи, кормить буду. Эта твоя небось другими разносолами тебя потчевала. И не зыркай на меня своими глазищами. То все глупости, только по новизне голодно, а борщ сварить — талант нужен!

— А она вообще готовить не умеет, — вдруг расплылся в дурацкой улыбке Назар, отлепившись от двери и сделав шаг к кухне.

— Вот я и говорю… — засеменила за ним мать. — Иди умойся с дороги, а я быстренько на стол накрою.

Назар обернулся к ней и посмотрел сверху вниз с высоты своего роста. Страшно захотелось обнять эту маленькую несчастливую женщину, но что-то удерживало. Может быть, то, что она сейчас почувствует слабину и снова начнет давить? В его жизни было два человека. Мама и дядя Стах. Первую он всю жизнь мечтал защитить от всех бед, пусть сам и стал ее главной бедой, ведь так часто слышал в детстве эту обидную фразу «Когда мне было семью строить? Я тебя родила и на ноги ставила». Второго — любил щенячьей любовью и мечтал заслужить хотя бы долю уважения, готовый в лепешку со всего лету расшибиться, но Стах не замечал живых, он горевал по мертвым. И оба они, ни мама, ни дядька, — понятия не имели о том, что у него на душе нет ничего для себя. Ничего. Один раз для себя — Милана. И вот мама — не понимает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А теперь он стоит возле умывальника, ополоснув лицо и намыливая руки, и думает, что никогда не видел счастья рядом с собой. В этом доме его давно не было. Когда умер дед Ян, оно ушло вместе с овдовевшей бабой Мотрей, едва она переехала в родительскую хату. И Назар с тех пор его не видел и почти что не помнил. Близкие были больны каждый своим горем и заразили однажды его. Единственным радостным, светлым, счастливым человеком, оказавшимся в усадьбе Шамраев за много лет, стала Милана. Будто бы здоровый молодой побег возле умирающего дерева. Вот и тянуло, как если бы она могла его излечить — потому что с ней легче.

— Ма, а ты когда в больницу-то ложиться собираешься, а? — невпопад спросил Назар, оказавшись на кухне.