Зеленое тысячелетие. Рассказы

Я посмотрел вверх, на небо. Млечного Пути пока не было видно, но скоро он должен был показаться. Звезды сверкали удивительно ярко — чистое, небо в стороне от Лос-Анджелеса было просто усыпано ними. Я нашел Полярную звезду прямо и над темной вершиной передо мной, отыскал Большую Медведицу и Кассиопею. Я чувствовал бесконечность воздушного пространства, расстояния, разделяющего меня и звезды, и затем — как будто мое зрение обрело способность по моему желанию видеть во всех направлениях, пронзая твердь так же как и темноту, — у меня появилось сильное, растущее всепоглощающее чувство Вселенной вокруг. За мной лежала им пню округляющаяся часть земной сферы в сотню миль высотой, закрывая солнце. Африка находилась под моей правой ногой, Австралия — под левой, и было странно думать о спрессованном чудовищным давлением раскаленном добела веществе ядра планеты под прохладным покровом почвы, об ослепительно сияющем, размягченном металле или руде там, где нет глаз, чтобы это видеть, и нет даже миллионной доли дюйма свободного пространства, через которое мог бы пройти этот ослепительный, но заключенный в недра Земли, свет. Я почувствовал муки льда на холодных полюсах, я был сжатой водой морских глубин, пальцами поднимающейся лавы, сырой землей, двигающейся и волнующейся из-за бесконечного количества ищущих пищу корней и червей, роющих норы.

Затем в какой-то момент мне показалось, что я смотрю двумя миллиардами пар человеческих глаз и мое сознание, как горящий бикфордов шнур, бежит от разума к разуму. Еще несколько мгновений я смутно разделял ощущение слепого давления, напряжения миллиарда триллионов микроскопических частиц в воздухе, на земле, в кровяном русле человека…

Затем мое сознание стало перемещаться от Земли во всех направлениях, как расширяющаяся сфера из обладающего чувствами газа. Я оставил за собой пыльную безводную частицу, именуемую Марсом, я взглянул на Сатурн, окруженный огромными тонкими молочными кольцами из колотых, перемешанных, летящих ледяных глыб. Мое сознание пронеслось мимо холодного Плутона с его горькими азотными снегами. Я подумал, что люди похожи на растения, — одинокие маленькие островки разума и огромные черные расстояния отделяли их друг от друга.

Скорость расширения моего сознания стала бесконечной, и мой разум растворился в звездах Млечного Пути и других газовых скоплениях за ним — над ним, под ним, повсюду среди звезд надира и зенита, на триллионах и триллионах планет этих звезд я ощущал бесконечное многообразие осознающей себя жизни — обнаженной, одетой, покрытой мехом, закованной в панцирь или в виде свободно плавающих клеток, наделенной когтями, руками, щупальцами, клешнями, снабженной ресничками, вызванной движением воздуха или магнетизмом, любящей, ненавидящей, борющейся, отчаивающейся, фантазирующей…

На какое-то мгновение мне показалось, что все эти существа слились в неистово веселом, мучительно чувственном, чутком и нежном танце…

Затем настроение омрачилось, и существа распались на триллионы, триллионы и триллионы одиноких песчинок, разделенных навеки, ощущающих только холодную бессмысленность космоса вокруг них, с глазами, полными ожидания всеобщей смерти.

В то же время каждая безразмерная звезда представилась мне огромным солнцем, бьющим раскаленными лучами по платформе, где находилось мое тело, по дому за ней, по существам в доме и по моему телу тоже, старя их ярким блеском миллиарда пустых лун, кроша их в пыль за один сверкающий, ослепительный миг…

…Чьи-то руки осторожно коснулись моих плеч, и одновременно голос Франца произнес: «Спокойно, Глен». Я стоял без движения, хотя в какую-то секунду моя нервная система была на грани срыва. Затем я судорожно выдохнул из себя неначавшийся смех, повернулся и сказал вялым голосом человека, пребывающего в наркотическом опьянении:

— Я заблудился в своем воображении. В течение минуты, казалось, я видел все. А где Вики?

— Внутри. Листает «Символизм Таро» и еще какие-то книжки о таинствах гадальных карт и ворчит, что там нет предметных указателей. Но что значит «видел все», Глен?

Запинаясь, я попытался рассказать ему о своем «видении», но не смог передать и сотой его части. К тому времени, когда я закончил, я мог достаточно хорошо рассмотреть бледное пятно лица Франца на фоне темной стены дома, чтобы понять, что он кивнул.