Зеленоглазка

И я согласилась поехать с ней. А почему бы и нет? Адам все равно был в отъезде, а даже если бы он и вернулся в мое отсутствие, то, думаю, большой разницы я бы не ощутила. Даже лучше, если мне удастся избежать нашей странной болезненной близости, которой обычно сопровождалось его недолгое пребывание в порту. Мы оба прекрасно освоили эту игру в семью и с успехом делали вид, что не замечаем взаимного напряжения. Мы были ласковы друг с другом, прощали друг другу промахи и ошибки. Но как ужасно видеть это всепрощение и доброту, когда ждешь и жаждешь лишь одного – любви! Иногда нас приглашали в дом Лангли, и когда Адам встречался там с Розой, я смотрела на них со стороны и у меня создавалось впечатление, что достаточно Адаму сказать хоть слово, как Роза с готовностью бросит ради него все, даже собственного ребенка. Наверное, кроме меня, этого никто не замечал, потому что Джон Лангли охотно принимал его у себя и даже Том постепенно начинал забывать о своем прежнем недоверии и неприязни. Я была единственной, кто видел или кому казалось, что этих двоих связывает какая-то незримая нить, которой они соединены друг с другом навеки. Я не знала, какую муку переживал в душе Адам, но считала, что только раз и навсегда принятый кодекс чести удерживал его от шага по направлению к Розе. Что до самой Розы, я думаю, она все время ждала этого шага и надеялась, что в конце концов Адам не устоит перед ней, как случалось это со всеми мужчинами.

Кажется, за все месяцы, прошедшие после приема в ее честь, они не обменялись наедине ни словом, но я видела, что слова им были и не нужны. Что-то неуловимое появлялось в комнате, где они присутствовали вдвоем: атмосфера будто накалялась от их невысказанных эмоций. Может быть, эта бесплодная тоска и толкнула Розу в объятия Чарльза Гринли.

И вот теперь я ехала вместе с ней в Лангли-Даунз, словно ее страж, словно доктор, призванный, насколько можно, облегчить ее страдания. Она доверяла мне все свои тайные мысли, и я была по-своему благодарна ей за это.

– Подумать только, меня услали сюда, как нашкодившего ребенка! – обиженно сказала Роза, и глаза ее сузились от злости и негодования, остановившись на фигуре Джона Лангли.

– Ты должна благодарить Бога, что у тебя есть такое убежище, как Лангли-Даунз, – сухо сказала я, – и еще Джон Лангли, который готов за тебя вступиться. Если бы не он, тебя бы просто по косточкам разобрали. – Немного помолчав, я добавила: – Кстати, ты знаешь, что Чарльз Гринли уезжает? Он едет в Сидней.

Она кивнула.

– Бедный Чарльз! Я, кажется, нарушила все его планы. Но я же не хотела, просто так получилось! – Она вдруг повернулась ко мне. – А откуда ты, собственно, все так хорошо знаешь, Эмми? Ты никуда не ходишь, не появляешься в обществе… Откуда тебе все так отлично известно?

– Достаточно того, что у меня есть глаза и уши. О чем, ты думаешь, разговаривают извозчики на Лангли-Лейн? А бармены в пабе?.. А владельцы магазинов, с которыми я постоянно общаюсь? От них я знаю обо всем, что происходит в Мельбурне.

– Но почему ты не сказала мне про эти сплетни?

– Я говорила тебе сотни раз – ты ничего не хотела слушать. Ты же знала, что о вас болтают, тебе просто не было до этого дела.

Я заметила, что, приехав в Лангли-Даунз, Джон Лангли сразу переменился. Он стал более мягким или, по крайней мере, не таким суровым. Может быть, дело было в том, что здесь Том и Элизабет не мозолили ему глаза своим, как он считал, недостойным Лангли поведением. А может быть, здесь он видел себя самого двадцатилетней давности – тогда он был молод, и вся его жизнь, полная свершений, проходила в этом доме.

– Все, что есть в Мельбурне, – сказал он мне однажды, когда мы вместе прогуливались по саду, – все это можно купить за деньги. А вот Лангли-Даунз или «Бухту надежды» за деньги не купишь. Кроме денег, я вложил в них собственный труд и душу.

Я полюбила наши прогулки вдвоем. А иногда по вечерам мы выходили на просторную веранду, охватывающую кольцом весь дом. На веранде с любовью и заботой выращивались редкие в этих краях английские цветы, и в сумерках аромат их был особенно сильным. Здесь Джон Лангли постепенно посвящал меня в историю этого дома – передо мной словно воочию вставал молодой хозяин, который построил его для своей жены, а через некоторое время схоронил ее в дальнем углу сада и засадил возле могилы прекрасный розарий.

– Тогда не было даже кладбищ, – объяснил он мне, – не было и церквей. И все же я похоронил ее с почестями.

Он не сказал – с любовью, однако я знала, что покойную жену он очень ценил, чего совсем нельзя было сказать о его отношении к своим детям.