Зеленоглазка

– Да тебе плевать на этого ребенка, и ты сама это прекрасно знаешь! И Тому тоже! Самое малое, что вы можете для него сделать, так это дать ему шанс получить имя и образование. Уж если вы не можете дать собственному ребенку свою любовь, дайте ему хоть это.

– Ты не имеешь права так говорить! Я могла бы научиться заботиться о своем ребенке – и он будет любить меня, Эмми. Я знаю, он будет меня любить.

– Это ты-то о нем позаботишься? Да ты о себе не можешь позаботиться! Ты имеешь в виду, что о нем позаботится твоя мать. Конечно, она постарается, потому что это ее кровь и плоть. Она найдет место для него да и для всех других и будет их любить. Но она слишком стара, чтобы начинать все сначала, Роза. Она уже слишком стара.

– Тогда мне могла бы помочь ты. Ты ведь хорошо справляешься с детьми, Эмми. Может быть, мой ребенок мог бы жить у тебя…

Я приложила обе руки к голове, потому что она уже здорово разболелась. В комнате было ужасно душно, к тому же наш разговор очень утомил меня. Я сжала виски, пытаясь успокоиться, перед тем как ответить Розе, чтобы не накинуться на нее за ее самонадеянность и глупость.

– Возможно, я и согласилась бы взять твоего ребенка, Роза, может быть, я и оказалась бы такой дурой. Но это невозможно.

– Почему же невозможно? – спросила она капризно.

Я отняла руки от висков. Все, что мы не сказали об Адаме раньше, было сказано в эту минуту.

– Потому что у нас с Адамом тоже будет ребенок.

Теперь с наступлением сумерек жара стала сменяться прохладным ветерком, который поднимал и гнал по Лангли-Лейн солому и обрывки бумаг и гремел ставнями. Стояли последние жаркие дни, когда утро уже напоминало об осени, хоть солнце все еще продолжало пригревать. Широко открыв дверь, я выставила свое кресло так, чтобы на него падали солнечные лучи, и села шить. Слегка раскачиваясь в кресле, я наслаждалась солнцем и теплом. Иногда я принималась ощупывать свой живот, хотя, конечно, ощупывать еще было нечего. Ребенок если и существовал, то не более двух недель. Для заявления, которое я сделала вчера Розе, у меня было весьма незначительное основание, но я поступила так, пытаясь защититься, пытаясь доказать Розе свое право на Адама и свою над ним власть; и в конце концов я ведь тоже женщина.

Розу эта новость отрезвила, она даже слегка побледнела и сжала губы. Но все же она приняла ее удивительно благосклонно.

– Иди домой, Эмми, – сказала она. – Я и так тебя задержала.

Затем она спокойно улеглась в постель и отвернулась к стене. Громких рыданий не последовало. Глядя на нее, я подумала, что она просто сотрясается от плача, однако беззвучного, поэтому плакала ли она на самом деле, я так и не узнала. Оставив Розу, я вернулась в мир и покой нашего домика. Здесь Адам был только мой и в нашу жизнь не врывалась Роза. Здесь я снова обретала уверенность. Когда я проснулась на следующее утро, некоторое время мне было ужасно плохо. Но даже в перерывах между сотрясающей меня рвотой я не могла сдержать радости. Занимаясь в тот день домашними делами, я распевала вовсю, нисколько не беспокоясь, что меня могут услышать на Лангли-Лейн.

Под предлогом позаниматься арифметикой на несколько часов ко мне забегал Кон, но в основном он заходил посплетничать и задать мне свои неразрешимые мальчишечьи вопросы. Со следующей недели он должен был отправиться в частную школу на Сванстон-стрит.

– Придется отдать Кона в частное заведение, – говорил мне Ларри. – Приходские школы здесь ненамного лучше ирландских. А в хорошую его и не возьмут. Уж в шотландский колледж Кону никак не попасть, потому что он католик, да к тому же его отец – хозяин гостиницы. Так что приходится выбирать из того, что нам доступно. Да ведь и ты, Эмми, наверное, сможешь за ним присмотреть?

Я согласилась, как всегда соглашалась с Ларри, хотя у меня и были свои сомнения насчет школы мистера Вуда на Сванстон-стрит. Поговаривали, что он сильно пьет, и когда ученики шалят, его трость Представляет для них смертельную опасность. Но я также слышала, что в латыни и греческом мистеру Вуду не было равных. А его пробелы в арифметике и счете вполне могла бы компенсировать я. Я начинала понимать, что могло ожидать Кона в этой стране, если бы только он получил хорошее образование. Так что когда Кон вдруг ленился или просто хотел поболтать, я заставляла его вернуться к своим книгам.

– Иногда ты такая славная, Эмми, – говорил он мне, – а иногда злая, как Роза.

– Не дерзи! И давай постараемся уложиться в двадцать минут.

Карандаш отвратительно скрипел по грифельной доске Кона, который бормотал что-то о трех рабочих и сорокасемифутовой траншее. Я не могла не подсунуть ему под руку кусок только что испеченного торта, чтобы он смог поскорее простить мне эту дурацкую траншею.

Минут через пять Кон уже рассказывал:

– Утром к нам заходил Ларри. Он просил передать тебе привет от Бена Сампсона.

Довольная, я кивнула.