Зеленоглазое чудовище. Венок для Риверы

— Настроение у нас было сентиментальным, если это имеет значение. Револьвер этот — один из двух, подаренных дяде Джорджу моим отцом, и дядя немного рассказал мне о своем и папином прошлом.

— Значит, вы знали о двух револьверах?

— Ни в коем случае. Отец умер десять лет назад, а при жизни не имел привычки показывать мне свое оружие. Он и дядя Джордж были, мне кажется, заядлыми стрелками. По словам дяди Джорджа, отец заказал эти револьверы для прицельной стрельбы.

— Вы осмотрели револьвер? Вблизи.

— Да… потому что… — Под действием нервического, иррационального страха она заколебалась.

— Потому что?

— На нем были выцарапаны инициалы отца. Дядя Джордж посоветовал мне взглянуть на них.

Последовала долгая пауза.

— Я понимаю, — сказал наконец Элейн.

Карлайл вдруг обнаружила, что совершенно непроизвольно жгутом скрутила перчатки и сложила их вдвое. Ощутив недовольство самой собой, она резким движением разгладила их на колене.

— Он был один из пары, — проговорил Элейн. — А вы осмотрели оба?

— Нет. Другой лежал в ящике, стоявшем на столе. Я только видела его там, и то лишь потому, что ящик находился у меня под носом, а дядя Джордж перекладывал в него лишние, как он выразился, пустышки.

— Да-да, я видел их в ящике.

— Он сделал их больше, чем нужно, на тот случай, если его попросят еще раз где-нибудь исполнить номер со стрельбой.

— Понимаю.

— Это все? — спросила Карлайл.

— Уж коли вы проявили такую любезность, придя к нам, — с улыбкой проговорил Элейн, — давайте поразмышляем на пару.

— Вам невозможно отказать.

Элейн улыбнулся еще шире. «Сегодня утром на лестнице Фе городила для него всякий вздор, — думала Карлайл. — Пыталась завлечь в свои сети или сбить с толку?»

— Меня интересует стальной наконечник необычного дротика, которым был поражен Ривера, — сказал Элейн, и все в Карлайл напряглось с новой силой. — Мы почти уверены, что это рабочая часть стилета для вышивания из рабочей шкатулки, находившейся в гостиной. Мы обнаружили ручку этого стилета. Я подумал: вдруг как-нибудь ненароком вы вспомните, когда в последний раз видели этот стилет. Если, конечно, такое с вами было.

«Вот оно, — подумала Карлайл. — Револьвер был пустячком для отвода глаз. А вызвал он меня, чтобы допытаться о стилете».

— Мне кажется, шкатулка была закрыта, — сказала она, — когда я зашла в гостиную перед обедом. Во всяком случае я не обратила на нее внимания.

— Помнится, вы говорили мне, что леди Пестерн показывала вам и Мэнксу небольшую вышивку. Это произошло, когда все собирались в гостиной перед обедом, не так ли? Кстати, мы обнаружили вышивку рядом с рабочей шкатулкой.

«Поэтому, следовательно, — размышляла Карлайл, — тетя С иль, Нед, или я могли взять стилет».

— Нет, я уверена — шкатулка была закрыта, — повторила она.

Она старалась не разрешать себе думать дальше этого момента, до которого чувствовала себя в полной безопасности и могла с чистым сердцем говорить правду.

— А после обеда? — осторожно спросил Элейн.

Перед ее мысленным взором снова блеснул маленький инструмент, выскользнувший из пальцев мисс Хендерсон, когда в бальном зале прогремел выстрел. Фелисите автоматически наклонилась, подобрала его и в следующую секунду, обливаясь слезами, выбежала в бешенстве из комнаты, она услышала ее громкий голос на лестничной площадке: «Мне нужно поговорить с тобой», — и ответ Риверы: «Конечно, если ты этого хочешь».

— После обеда? — повторила она бесцветным голосом.

— Вы ведь находились в гостиной. До того как туда перешли мужчины. Возможно, леди Пестерн взялась за свою работу. Может быть, вы все-таки увидели шкатулку открытой или заметили злополучный стилет?

Насколько быстра человеческая мысль? Быстрее или медленнее языка, произносящего слова? Не колебалась ли она с ответом так долго, что невольно выдала себя? Вот она пошевелилась и едва не заговорила. Даже услыхала в себе бесповоротное отрицание, но не произнесла ни слова. А вдруг он уже разговаривал с Фелисите о стилете? «На кого я похожа? — в панике думала она. — Я уже похожа на лгунью».

— Так вы можете вспомнить? — спросил Элейн. Значит, ее молчание чересчур затянулось.

— Я… думаю, что не могу. — Свершилось: она сказала. Каким-то образом лгать по поводу воспоминаний было не так стыдно, как о самом факте. Если в дальнейшем что-то пойдет неладно, она вправе будет сказать: «Да, припоминаю — сейчас, а сначала забыла. Тогда это не показалось мне важным».