Зеленые годы

Он чувствовал, что руки у него дрожат, но отступать не собирался — все было тщательно продумано, и он стоял у самого оцепления. Он сжал револьвер под рубашкой — и перед глазами пронеслась вся его жизнь до малейших подробностей. Это было подобно смерти, но уже не имело значения. Ему предстояло умереть достойно. Он посмотрел на народ вокруг себя, на рукоплещущих людей, на марширующих солдат, на школьников, на ветеранов, на представителей власти на трибуне. Дерьмо, сказал он себе, Бразилия — это чистое дерьмо. Он подумал, что жена и дети будут ждать его много ночей подряд, но ничего, кроме равнодушия, не испытал. Я уже мертвец, подумал он, и мне ничего не остается, как убить этого сукиного сына. Он собрался с силами, сосчитал до десяти, выхватил револьвер из-за пояса, тщательно прицелился и спустил курок.

— Ребенку нужен врач, — угрожающе произнес мужчина.

— Черт побери! — выругался регистратор, оторвавшись от газеты. — Да кто вы такой, президент республики, что ли? Я же сказал, что нельзя.

Мужчина подошел вплотную к регистратору и схватил его за правый рукав. Женщина, в другом конце зала, не знала, что и делать. Она прижала ребенка к груди и застыла в ожидании.

— Сейчас же заполните эти бумажонки, — крикнул мужчина, дергая регистратора за рукав. — Делайте, что вам велят, слышите?

— Да вы что, с ума сошли? Что вы раскричались?

— Есть тут врач или нет?

Регистратор промолчал.

— Есть или нет? — повторил мужчина, еще раз дернув регистратора за рукав.

— Ох! Ну, есть, здесь он.

— Как к нему пройти?

— Сперва я выпишу вам карточку. Там ее предъявите.

— Ну так заполняйте.

— А вдруг меня за это уволят?

— Да черт вас возьми! Заполняйте сейчас же!

Регистратор повиновался. Мужчина отошел и обнял женщину. Ребенок перестал стонать — заснул, наверное. Женщина тихонько баюкала его.

— Что здесь происходит?

Полицейский подошел неслышно. Женщина вытаращила глаза и уставилась на мужа. Мужчина, не проронив ни слова, угрожающе посмотрел на регистратора.

Регистратор отложил карточки, взглянул на мужчину, на женщину с ребенком, на смятую газету, оставленную на столе, и покачал головой.

— Все нормально, — отозвался он и снова принялся за карточки.

Женщина облегченно вздохнула, а мужчина готов был улыбнуться. Регистратор вручил ему карточки и объяснил:

— Идите прямо по коридору. Вторая дверь направо.

Женщина побежала с ребенком на руках, мужчина с карточками — за ней. Повернув направо, она ворвалась во вторую дверь. Человек в белом халате велел ей сесть и спросил, в чем дело. Окрыленная надеждой, женщина начала:

— У мальчика, доктор…

Врач приподнял ткань, покрывавшую мальчику лицо, и посмотрел на него, не прикасаясь. Он удивленно поглядел на женщину, потом на мужчину, который сидел, понурясь, возле стола, и произнес:

— Ребенок умер.

Смешно облокотившись о столешницу, депутат все-таки начал свою речь:

— Милостивые государи! Милостивые государыни! Представители славного студенчества! В это волнующее мгновение, когда бразильская культура обогатилась еще одной жемчужиной вселенской мудрости, считаю своим долгом выступить от имени нашего президента, который не может присутствовать ввиду того, что в настоящий момент возглавляет торжества, посвященные Дню независимости. Считаю своим долгом выступить, дабы этот день не изгладился из памяти присутствующих. Наша великая страна, господа, всегда выделялась среди других народов во все времена неслыханным превосходством деятелей искусств — этих полубогов, чьи поэтические и метафорические раздумья всегда возвышались над чьим бы то ни было творческим вдохновением. Более того, господа: наша страна, празднующая ныне День независимости, сделала весьма значительные успехи в развитии после славной освободительной революции 1964 года. Посмотрите, как наш народ рукоплещет президенту, слушайте, как до нас доносится народное ликование, восхваляющее наше процветание и наше величие. Вы только посмотрите, господа, как…

Мы были молоды. Депутат продолжал свою тарабарщину, а мы понемногу отдалялись от него. Вскоре вернулся профессор, который носился со своим пупком, словно курица с яйцом. Афонсу, совершенно пьяный, ушел с обнимку с Уго. Лусия грустно улыбнулась и повернулась спиной. Я и не заметил, как она ушла, и вроде бы в одиночестве.

Депутат продолжал свою речь, когда я опять помчался в туалет, где меня снова вырвало. Глаза у меня были красные, рот полон блевотины, и в этот момент я снова посмотрел на стену, где было написано: «Смерть тирану!».

— На таком собрании интеллектуалов, — продолжал витийствовать депутат, — нельзя не упомянуть о цензуре, на которую ныне столько нападок. Да, цензура — это зло, когда плохи цензоры. С этим я согласен. Я категорически против того, чтобы литературные сочинения подвергались цензуре. Будучи выставлены на книжных полках, они не привлекают всеобщего внимания. Мы — страна безграмотных, господа. Литература опасности не представляет.

Е…ться в ж… совсем не больно. Попробуй!