Зеленые яблочки (СИ)

— Я ничего, спал спокойно, а тут ты! — Васька недовольно смотрел на гостя, — прибежал среди ночи, орешь непонятно что.

— Случилось чего, Харитон? — спросила сердобольная Надежда.

— Ой, случилось! Ой, случилось! — Харитон опустился на лавку и обхватил руками голову. Причитая, он рассказал все, что произошло с ним дома. Хозяева слушали молча, не перебивая. Наконец, когда Харитон выговорился, Надежда предложила переночевать у них на печи. Возвращаться в дом, ставший таким одиноким и страшным, Харитон не мог. Крестясь, он полез на печь. Всю ночь раздавались его тяжелые вздохи. Ранним утром Надежда тихонько растапливала печку, чтобы не разбудить гостя. Но Харитон поднялся и уселся на лавку. Он долго сидел согнувшись, пока Надежда не предложила поесть.

— Спасибо, Надюха! — пойду я.

— Ой, Харитон! — вскинулась Надежда, — ты бы в церковь сходил, в грехах покаялся. Ведь не просто так видение тебе было.

— В церковь? К Никодимке? — повысил голос Харитон, — Нету у меня грехов! — он словно позабыл о чем кричал ночью.

— Дашку-то побил… — тихо напомнила Надежда.

— Дашку? Найду, совсем убью! — он громко хлопнул за собой дверью.

Глава 17

Прошел год. Еще один год деревенской жизни. Год, каких немало промелькнуло в этом степном краю, каких еще немало промелькнет… Приходили в жизнь и уходили из жизни люди. Каждое рождение или смерть обсуждались у колодца. Постоят бабы, посудачат, повздыхают и разойдутся. Не большие новости, чтобы долго обсуждать их. На хуторе жили замкнуто. В деревне появлялись редко. Больше по необходимости. Дети Харитона жили в деревне, Анютке надо было ходить в школу. Да и Ванятка требовал большего присмотра. Сам же Харитон, словно сыч, ходил насупленный, не здороваясь ни с кем. Кивнет только на приветствие, вот и все. Поговаривали, что обещался, если Дашка приедет назад, не пустит к себе. Потому, видно, та и не возвращается. И слуху о ней никакого. Как в воду канула! Терпение у девки завидное, не думает ни о муже, ни о детях! — все реже перемывали ей косточки у колодца. Правда, после Крещения Михаил отвез куда-то бабку Авдотью, и той не было, почитай, всю зиму. Особого значения той отлучке сплетницы в деревне не предали. Может в Царицын ездила, не молодая уж, попрощаться с братьями, примириться. Лука и Иван, на все вопросы отвечали односложно, мол не известили их, куда сестру отвезли. Даже проныра Глашка не могла разговорить их. Как ни упрашивал ее Никита, видя, как страдает друг.

— Да не знают они, правда, — уверяла его Глашка, — Ванька вон улыбается только, он у них как теленок, знал бы, рассказал все.

Августина вздыхала на посиделках: испортил девке жизнь… Было непонятно, кого она имеет в виду — Харитона, или же Егора? Алексей перестал провожать Феню. В лавке он не улыбался как раньше, обслуживая покупателей. Он страдал, страдал по-настоящему, от того, что не сбылось. Страдала Маришка в своем ящике. Она упросила отца поставить ящик к окну, чтобы было видно, если будет идти Даша. Но метель переметала дороги, потом земля оголилась, деревья покрылись почками. Потом стало тепло и отец выносил ее на улицу, а Даша все не приходила. Два раза была у нее Катерина, приносила сдобные пышки. Но пышки были суховатые, разве сможет Катерина испечь такие как у Даши! — горевала Маришка. Катерина с ней не разговаривала. И Маришка тосковала в своем одиночестве. Тосковал Егор, объезжая уж по которому разу окрестные деревни. Он ездил и по городам. Выполняя поручения тестя, все искал Дашу. Мелькнет где вдали рыжая коса, он догоняет девушку. Девушки оглядывали его удивленными глазами: какая Даша? А зеленые глаза не отпускали, звали: «Где ты Егор? Не забыл меня? — Не рыжая я, Егор!» Он вскидывался по ночам, изводя Параньку. Дома бывать он перестал. Сын начал ходить, а он не увидел его первых шагов, был далеко. Только сын и привязывал его к дому. Приезжая домой, Егор брал его на руки и тот таскал отца за отросшие вихры, разглядывал лицо.

* * *

Егор сидел за столом в трактире. Уже третий день он в Балашове. Дела все переделаны, тесть может спокойно почивать на перине. В трактир пригласил его местный купец, с которым они давно вели дела. И теперь они обмывали удачную для обоих сделку. Купец выпил и взял с тарелки соленый огурец:

— Не признаю под выпивку ничего, кроме огурцов соленых. — он смачно захрустел. Егор молча пил, молча закусывал.

— Ты вот молчишь все, Егорша, — купца потянуло на откровенности. — Человек ты честный, слово данное держишь, но нелюдим! Говорить с тобой тяжело. Не уважаешь, что ли?

Егор оторвался от тарелки.

— Что вы, Ефим Борисыч! Я вас очень уважаю. Не обманываете, расчет честно, вовремя.