Парашку не надо было просить дважды. Егор все время занимал ее мысли. Только о нем она и думала. Она тут же представила его себе; высокого, c вьющимися светло-русыми волосами, тонким носом, а какие у него пухлые губы, ну чисто как у младенца. Парашка вздохнула, вспомнив о том, что его губы не разу не прикоснулись даже к ее щеке. В плошке сразу произошли изменения. Исчез пар на ее краях, мутная до этого вода постепенно светлела. Цвет ее менялся с каждым мгновением, и когда, наконец, она стала почти черной, Парашка увидела в ней отражение мужчины. Она не сразу поняла, что это и есть тот, о ком она постоянно думала, c кем в мечтах связывала всю свою последующую жизнь. Парашка видела его улыбающегося, ошалевшего от ощущения изведанного счастья. Было видно, что его переполняет радость. Агафья протянула руку к плошке, словно старалась удержать образ Егора. До Парашки явственно донеслись ее слова: «Доброго молодца Егора отвернуть от девки Дашки. А приворотить его к девке Парашке, да так, чтобы навечно. Чтобы забыл он ту, а помнил бы только эту». Рядом с Егором появился расплывчатый женский образ. В нем Парашка признала себя. В мужском образе незаметно происходили изменения. Лицо стало суровым, около рта залегла глубокая складка. В глазах застыло безразличное выражение. Даже его фигура стала ниже, словно придавленная непосильным грузом. Парашка со страхом смотрела в плошку. Произошедшие изменения испугали ее. В душе она не особенно верила в колдовство. Но это была единственная надежда. Надеяться на то, что Егор сам снизойдет до нее, было глупо. И она понимала это. Часы на стене беспристрастно отстукивали минуты.
Потом Паранька не могла припомнить что еще происходило, о чем шептала мать.
— Теперь надо наговоренной водой окропить его, — устало произнесла Агафья. Свечи догорали на столе. Вода в плошке спокойно отражала их последние желтые всполохи, словно еще некоторое время назад, не происходило в ней никаких изменений. Агафья вылила воду в бутылку и закупорила ее пробкой. Поставив бутылку, она обессилено оперлась на край стола:
— Жди теперь сватов, — безразлично сказала она.
— Словно и не рада за дочь, — обиженно подумала Парашка.
— Да убери тут — чтобы отец не увидел чего, — распорядилась Агафья. Муж за многие прожитые вместе годы так и не знал о редких занятиях своей жены. Только дочери она открыла свой недобрый секрет. Она считала, что рано или поздно должна это сделать, должна быть преемница темного волшебства. Агафья не должна быть последней. Так пусть это будет дочь. У нее есть необходимая злость и ненависть, ведь доброму человеку не по силам такой дар. Мучиться только будет, трудно доброму делать плохое другим людям.
Не подозревая о содеянном соперницей, Даша щипала в сенях гуся. Несмотря на то, что гуси лежали в деревянном корыте, Даша с бабкой Авдотьей были завалены белым мягким гусиным пухом. Катерина, несмотря на холод, не разрешила щипать гусей в комнате. Оглаживая тушки, горячим, нагретым на печке утюгом, Даша выдергивала тугие гусиные перья. Ведь завтра рождество, можно наконец разговеться. Да и гостей приедет немало, надо всех удивить. Мать любит, когда нахваливают ее за кушанья. Сестры тоже умеют готовить, так что надо стараться. Катерина жарила и парила в доме; пеклись пирожки, ватрушки, сдобные пышки. Варился взвар, наполняя кухню запахом лета. На печке в чугунках что-то кипело и брызгало на плиту, пузырясь на ней жирными пятнами. Санька то и дело подбегал к матери и пытался ухватить то пирожок, то ватрушку. Но дед строго следил за его действиями с печки: нельзя! Подождать надо до заутрени.
— Вот это да! — возмущался Санька, — теперь голодным цельный день быть?
— По тебе не скажешь, что голодал, — упорствовал дед, — а пост надо соблюдать. Санька искал сочувствия у матери, но Катерина, поджав губы, неодобрительно качала головой, молча соглашаясь с дедом. Послонявшись по кухне вместе с котом, так и не выпросив подачки, Санька отправился к деду на печку, пусть тот хоть сказку расскажет. Кот прыгнул вслед за ним.
— У кота тоже пост? — Санька вспомнил, что Киселю тоже ничего не перепало.