Зеленые холмы Африки

– Тогда слушайте. – Мы стояли, насторожившись, и вот снова раздался протяжный, жалобный рев.

– Ей-богу, вы правы, – сказал Старик, услышав эти тоскливые звуки.

М'Кола схватил меня за руку, а Друпи хлопнул по спине, и все мы со смехом побежали на холм, обливаясь потом, ныряя под ветви деревьев, перелезая через скалы. Сердце мое бешено колотилось, я остановился, чтобы перевести дыхание, смахнул пот с лица, протер очки.

– Куфа! Мертв! – сказал М'Кола, придав этому слову такую выразительность, что оно прозвучало, как выстрел. – Ндио! Куфа!

– Куфа! – с улыбкой подтвердил и Друпи.

– Куфа! – повторил М'Кола. Мы снова пожали друг другу руки и полезли дальше. Наконец впереди показался буйвол: он лежал на спине, вытянув шею и почти повиснув на своих рогах, которые вонзились в дерево. М'Кола засунул палец в пулевое отверстие у самой лопатки и радостно потряс головой.

Подошли Старик и Мама, за ними носильщики.

– Честное слово, он лучше, чем мы думали, – сказал я.

– Это другой. Вот уж буйвол так буйвол! А с ним, наверное, был и наш.

– Мне казалось, что с ним была самка. Но с такого расстояния трудно разобрать.

– Да, до них было ярдов четыреста. Клянусь богом, вы в самом деле умеете стрелять этих малюток.

– Когда я увидел, как он пригнул голову и встал на дыбы, я уже знал, что ему крышка. Освещение было превосходное.

– Я видел, что вы не промахнулись и что это другой буйвол. Ну, думаю, теперь нам придется иметь дело с двумя подранками. Но вначале я не слышал рева.

– Удивительное впечатление производит этот тоскливый рев! – сказала Мама. – Словно зов рога в дремучем лесу.

– А мне он показался очень веселым, – возразил Старик. – Право, следует выпить по такому случаю. Вот это выстрел! Послушайте, отчего вы до сих пор скрывали от нас, что умеете стрелять?

– Идите к черту!

– А известно вам, что он к тому же прекрасный следопыт и без промаха стреляет птиц влет? – обратился Старик к моей жене.

– А буйвол просто красавец, не правда ли? – подхватила она.

– Да, замечательный, хоть и молодой еще. Мы пытались сфотографировать зверя, но у нас был только маленький ящичный аппарат, да и затвор заклинился, что вызвало ожесточенные пререкания. А день тем временем угасал, и я стал нервничать, в раздражении читал всем нотации, бранился, досадуя, что нельзя сфотографировать добычу. Человек не может долго оставаться на грани такого возбуждения, какое я испытал сегодня; убив живое существо, пусть всего лишь буйвола, он внутренне весь как-то сжимается. Не такое это чувство, чтобы им можно было делиться с окружающими, и я, выпив воды, сказал жене только, что сожалею о своем поведении. Она отозвалась: «Ладно, все в порядке», – и я почувствовал, что все действительно снова пришло в порядок. Стоя рядом, мы глядели, как М'Кола свежует голову буйвола, и чувствовали нежность друг к другу, и все стало понятно – недоразумение с фотоаппаратом и остальное. Я выпил виски, но оно показалось мне безвкусным и нисколько меня не опьянило.

– Дайте мне еще, – сказал я. Вторая порция подействовала.

В лагерь нас повел тот самый туземец, за которым якобы гнался носорог, а Друпи остался – ему нужно было освежевать голову буйвола и вместе с другими, разрубив тушу, подвесить куски на деревьях, чтобы они не достались гиенам. Проводники боялись идти в темноте, и я разрешил Друпи оставить у себя мое ружье. Он сказал, что умеет стрелять. Я вынул патроны, поставил затвор на предохранитель, протянул ружье Друпи и предложил ему выстрелить. Он приложился, зажмурил не левый, а правый глаз и рванул спуск, потом еще и еще. Тогда я показал ему, как обращаться с предохранителем, заставил поупражняться и несколько раз щелкнуть затвором. В то время как Друпи пробовал стрелять из ружья, поставленного на предохранитель, М'Кола смотрел на него свысока, а Друпи под его взглядом весь как-то съежился. Я оставил ему ружье и две обоймы, и они занялись мясом, а мы в сумерках двинулись за проводником по следу второго буйвола, на котором не было ни капли крови, до вершины холма, а оттуда к лагерю. Мы карабкались по склонам, переходили ущелья, спускались в овраги и наконец достигли главной гряды, которая в полумраке казалась темной и холодной; луна еще не взошла, и мы брели во тьме, изнемогая от усталости. Один раз М'Кола, который нес тяжелое ружье Старика, а также фляги, бинокли и сумку с книгами, крикнул проводнику, быстро шагавшему впереди, какую-то фразу, прозвучавшую как брань.

– Что он сказал? – спросил я у Старика.

– Сказал, чтобы проводник не очень-то показывал резвость своих ног, потому что среди нас есть пожилой человек.

– Кого он имел в виду – себя или вас?

– Наверное, обоих.

Наконец над бурыми холмами взошла дымно-красная луна, и мы прошли через мерцавшую тусклыми огоньками деревню, мимо наглухо закрытых глиняных хижин, возле которых пахло хлевом, а потом перешли ручей и двинулись вверх по голому склону, туда, где перед нашими палатками горел костер. Ночь была холодная и ветреная.