Зеленые млыны

Наш отряд обслуживал группу связи при штабе Юго Западного фронта. Я летал на По 2 (его все еще упорно называют У 2), легендарном «кукурузнике», который во многом не имел себе равных на войне. Преследуя По 2, «мессершмитты» иногда становились жертвами собственного совершенства — врезались в подольские, а потом и в полтавские бугры. Я пришел на По 2 из мотористов, из «аэродромных», и сразу стал возничим капитана Глушени, который называл себя офицером по особым поручениям, хотя никакими уставными нормами в штабах вроде бы и не предусмотрена такая должность. Однако сам Глушеня только выигрывал в моих глазах от этой исключительности своего положения. Он действительно бросался на самые опасные участки фронта, куда без такогд самолетика, как наш, пожалуй, и не попасть. В так называемые «горячие точки», в большие и малые котлы, где в первый период войны то и дело оказывались наши части. Я стал, можно сказать, персональным пилотом капитана Глушени, человека вполне земного и на земле даже осторожного, но предельно храброго в воздухе, правда, не выше ста, ста пятидесяти метров над землей. Как только самолетик подымался чуть выше, Глушеня кричал из своего отсека: «Эй, эй! Куда тебя леший несет?»

Раз на рассвете он разбудил меня и сказал, что вьь летаем во вражеский тыл к Кирпоносу. Капитан развернул карту с такой густой сетью пометок, словно она принадлежала крупному военачальнику, нашел на ней Лохвицу и ткнул пальцем в зеленую полоску леса. Это была «Шумейкова роща» (так она называлась на карте), то есть, стало быть, даже не лес, а самая обыкновенная роща, где штаб Кирпоноса, отрезанный от главных сил танками Гудериана, уже несколько дней держал круговую оборону.

Летим. Огибаем Лохвицу, уже занятую немцами, впереди лесок, контурами похожий на Шумейкову рощу. «Молодец!» — кричит мне Глушеня, мы приземляемся, и довольно таки удачно, на опушке. Но, кроме пастухов с коровами, никого там не застаем. Я никбгда еще не видел такого количества коров в таком маленьком лесу. Оказывается, жители окрестных сел укрыли тут своих коров от Гудериана — его солдаты точно задались целью уничтожить всех коров, а в селе их не так легко спрятать. «Мычат в хлевах, проклятые!» — пожаловались пастушата. Это была Дьякова рощица, но у Глушени на карте она почему то даже не значилась, и Глушеня признал это упущением еще царских военных топографов; зато, должно быть, и на немецких военных картах не было этого леска, иначе немцы уже наведались бы сюда за коровами для «зирре» (супа).

На наше счастье, среди пастухов был старик, знавший Шумейкову рощу, и он растолковал нам, как лучше туда долететь «мимо немца», то есть не обнаруживая себя. Для большей уверенности Глушеия решил прихватить старичка с собою, а тот, к моему удивлению, любезно согласился: «Хоть перед смертью полетаю!» Но я на мекнул капитану на весьма ограниченные возможности нашего самолета, который и без старика едва держался в воздухе. Крылья обшарпаны, мотор тоже давно уже отлетал свое, капризничал, не заводился из кабины, так что Глушене всякий раз приходилось прокручивать пропеллер и только после этого забираться на свое место. Но даже несколько вынужденных посадок в тылу врага не пошатнули веру Глушени в этот и впрямь счастливый самолетик. И все-таки достаточно было вражескому снаряду взорваться в десятке метров от нас, как машина закапризничала, потеряла управление и сама, без меня, выбрала себе ближайшее подсолнуховое поле, где и приземлилась, вызвав восхищение Глушени, боюсь, однако, что уже последнее, поскольку подсолнухи, хотя и самортизировали падение, но были спелые и сухими головками вконец ободрали обшивку, в особенности на нижнем крыле. Удрученные, мы просидели в подсолнухах до ночи и уже в темноте добрались пешком до Шумейковой рощи.

Нас привели к «генеральскому родничку», где находился Кирпонос с несколькими генералами. Там варили на костре кашу в небольшом котле и прежде всего спросили, нет ли у нас соли. В самолете была соль, но кто же знал, что здесь сидят без соли? Глушеня вручил Кирпоносу письмо, которое тот тут же прочитал, для чего пришлось подкинуть в костер сушняка. Из письма явствовало, что мы прилетели за ним, за Кирпоносом. Но самолетик сидел в подсолнухах и вряд ли смог бы подняться на ободранных крыльях. Генерал видел, как мы падали, думал, что самолет вспыхнет, догадывался, что машину прислали за ним, и теперь только добродушно улыбнулся, как человек, которому уже ничего не надо. Он прихрамывал на правую ногу, ходил с палочкой — его ранило здесь, в Шумейковой роще, и это уже второе ранение, первый раз он был ранен еще в империалистическую— тоже немцами и в ту же правую ногу. «Что же вы на таком утлом самолетике?» — упрек нул нас адъютант, когда генерал бросил письмо в огонь. Адъютант, вероятно, огорчался еще и за себя — ему не хватило бы места. «Никакой другой здесь не сядет!» — ответил Глушеня.