Зелёные Созвездия

Мы обходим полрынка, дедушка покупает всякую мелочь, кое-что из еды, потом всё же дарит мне молочный коктейль, возвращает в машину и загружает покупки на заднее сиденье. Потом возвращается на рынок за молоком, а меня оставляет на переднем сиденье. Я потягиваю приторный малиновый коктейль через трубочку и бессмысленно сквозь стекло разглядываю подбирающийся к рынку народ.

Возвращается дед. Под мой удивлённый взгляд он загружает на заднее сиденье несколько галлонов молока, хлопает дверью и садится на водительское место. Он не обращает на меня внимания и лишь достаёт засаленный платок и вытирает пот.

– Опять зелёные свои посиделки устраивают, – ворчит он. Я вздрагиваю от слова зелёные, и слежу за взглядом деда. На дереве реклама пацифистского палаточного лагеря, что частенько собирается на склоне в нескольких километрах от нашего дома. Зелёными дед называет пацифистов.

– Зачем ты взял столько молока? – спрашиваю я.

– Думаю, теперь оно тебе понадобится, – отвечает дедушка и серьёзно глядит на меня.

***

– Это были мальчик и девочка, – говорит дед, поглядывая куда-то вдаль. Я замираю с трубочкой в зубах, не выпускаю её за всё время монолога, но коктейль проходит по ней редко. Мои невидящие глаза сверлят ствол дерева с рекламой лагеря пацифистов. – Я учился с ними вместе. И честно признаюсь. Издевался над ними, как и другие мальчишки нашего класса. Особенно над мальчиком. Игнатом его звали. А сестру – Лира. Очень тихие, спокойные, с одноклассниками общались редко. А мы же, дети, таких не любили. Если на нас не похож, то получи в лоб.

Дедушка будто вспоминает, что до сих пор держит платок в руках и прячет его в карман.

– Возили нас тогда на экскурсию в фургончике. Не весь класс, а только тех, кто деньги сдал. В музей нас возили, помню. А на обратном пути колесо вдруг лопнуло на откосе, и мы в реку упали. Там, на шестидесятом шоссе, помнишь этот зверский поворот над рекой?

Я киваю. Мои ноги холодеют.

– Класс третий был, помнится. Мы впереди сидели. Я и Игнат. Когда падали, нас придавило. Буханка, конечно, на дно сразу пошла. Водителя убило сразу. Все ребята задние двери открыли сразу, и выплыли, а мы с Игнатом не можем. Ему ногу поручнем прищемило, а у меня штанина в углу этого поручня запуталась. Я думаю, что Игната освободить бы не удалось никакими силами. Ну, может только если автогеном резать или хотя бы ломом разогнуть поручень, так это ж пока дождёшься людей с инструментами. Но вместо того, чтобы паниковать, он нырнул и освободил мне штанину. Когда я выплывал, я даже на секунду поймал его взгляд. Спокойный такой. Будто не умирает он вовсе. И мне вслед смотрит. Потом уже тело его вытащили, через час, вместе с мёртвым водителем.

Дед замолчал, а я всё ещё мусолил трубочку. Пальцы подрагивали. Спина покрылась испариной.

– До сих пор убиваюсь и жалею, что тогда издевался над ним. Но над Лирой издеваться перестал сразу. Хоть и не общался с ней особо.

Я выпускаю трубочку из зубов, на ней остались отметины, так крепко я её сжимал. И спрашиваю:

– Зачем ты мне это говоришь?

– Дело в том, что Игнат и Лира разговаривали с деревьями.

***

В глазах мутнеет.

– И чего это значит? Может, они сумасшедшие были, – и тут же чувствую укол стыда.

– Я много чего про них знаю, если ты понимаешь, – вздыхает дед. – Думаешь, почему на тебе амулет леса?

Я снова холодею и явственно ощущаю металл цепочки, крестика и той странной V-образной штуковины, которую мне когда-то подарили дедушка с бабушкой.

– Они не ели обычную пищу. Пили много молока, – продолжил дедушка. – Кожа бледная, глаза ясные. Худенькие.

Да, Каштан мне говорил, что все зелёные дети имеют чистый взгляд, светлые зрачки, похожие на драгоценные камни, как мои – ясно-голубые, почти небесного цвета.

– Никогда не дрались и казались мудрыми, как сама природа.

На слове природа я вздрагиваю. Кажется, дед знал очень мало, но ему хватило ума, чтобы сопоставить события прошлого с теми, что сейчас происходят со мной. А вот мудрым мне вряд ли стать. Какой мудрец из мальчишки, который любит загоняться по компьютерным играм и драться на переменках?

– Я… – пытаюсь найти слова, но ничего не получается. Что же делать? Рассказать деду о том, каким я стал или всё отрицать? Боже, как же сложно. Поэтому я придерживаюсь третьего пути. – А что потом стало с Лирой? – спрашиваю.

Дед долго молчит, потом тихо произносит, не глядя на меня: