Зеленые тени, Белый Кит

Келли моментально стал выше ростом, услышав оценку своих деяний, и просиял.

— Пустяки. И я сделал бы это еще раз, если бы не эта связка костей над моей задницей. Прошу прошения, ваша честь.

Однако его светлость уже перевел взгляд своих добрых, затуманенных серо-голубых глаз на Моргунчика Уаттса, который держал под каждой рукой по персиковой ренуаровской красотке и переминался на месте.

— О Господи, я не топ в болотах и не надрывал спины, — заявил Уаттс и прошелся с двумя картинами, чтобы показать, как он шел с ними домой. — Я добрался до дому ровно за десять минут и принялся вешать картины на стену. И тут у меня за спиной возникла жена. Вам когда-нибудь случалось испытывать такое: стоит ваша жена сзади и ни гугу?

— Пожалуй, могу припомнить похожие обстоятельства, — сказал старик, пытаясь вспомнить, потом кивнул, — действительно, подобные эпизоды промелькнули в его старческом сознании.

— Ну, ваша светлость, вы согласны со мной, только женщина может так безмолвствовать? И торчать как идол из Стоунхенджа. В комнате так похолодало, что у меня зуб на зуб не попадал. Я боялся, что повернусь и окажусь лицом к лицу с Чудовищем или с дочерью Чудовища, как я ее называю, чтобы отличать от тещи. Наконец я услышал, как она делает глубокий вдох, а потом очень спокойный выдох, будто прусский генерал.

— Эта женщина голая, как сойка. А та — оголилась, как раскрытая раковина с устрицей во время отлива.

— Но, — возразил я, — это же этюды знаменитого художника-француза, изучавшего человеческое тело.

— Француза! Разрази меня Господь! — возопила она. — Юбки задраны чуть не до задницы! Платья — до пупка! Чавкают и причмокивают губами в своих грязных романах! Вот что такое французы! А теперь ты заявился домой и развешиваешь мазню своего француза по стенам! Раз уж на то пошло, почему бы тебе не снять распятие и не прибить вместо него толстую голую девку?

— Ну, ваша честь, я просто зажмурился, и мне захотелось, чтобы у меня отвалились уши.

— И ты хочешь, чтобы на это глазели наши мальчики перед сном? — говорит она.

— Дальше помню только, что бреду по дороге с двумя голыми, как мидии, красотками, прошу прощения, ваша честь, и премного благодарен.

— Они и в самом деле кажутся раздетыми, — сказал старик, держа в каждой руке по картине, словно пытался найти в них все то, о чем говорила жена этого человека. — Когда я смотрю на них, то всегда думаю о лете.

— Это с тех пор, как вам исполнилось семьдесят, ваша светлость, может быть. Но до того?

— Гм, да, да, — сказал старик. — Перед его блуждающим взглядом проплыли видения полузабытого распутства.

Потом его взгляд перестал блуждать и уперся в Бэннока и Тулери. Они стояли с дальнего края с подавленным видом, у каждого за спиной высилась огромная картина, рядом с которой они казались коротышками.

Бэннок приволок свою картину домой и тут только обнаружил, что она не пролезает ни в дверь, ни в окна.

Тулери картину в дом затащил, и тогда его жена заметила, что в селе их все на смех поднимут, когда выяснится, что у них есть Рубенс стоимостью полмиллиона фунтов, но нет дойной коровы!

Вот и все, чем, собственно, закончилась эта долгая ночь. Каждый поделился своей похожей ужасающей, страшноватой и жутковатой историей, и когда, наконец, все было рассказано, на отважных бойцов из местной ИРА посыпался холодный снег.

Старик молчал, потому что не мог сказать ничего такого, что не было бы очевидным, а тем временем ветер уносил белесые призраки выдыхаемого пара. Потом, очень спокойно, лорд Килготтен распахнул парадную дверь; у него хватило сообразительности не кивать и не указывать.

Медленно, не проронив ни слова, они проходили мимо старика, словно мимо знакомого учителя в старой школе, но потом прибавили шагу. Казалось, повернула вспять река, Ковчег опустел до Потопа, а не после; вереница животных, ангелов, обжигающе знойных обнаженных дев, благородных богов, гарцующих, как кони, или парящих, как птицы, прошествовала перед глазами старика, провожавшего их ласковыми взглядами и беззвучно называвшего каждую картину по имени — вот Ренуары, Ван Дейки, Лотрек и так далее, пока проходящий мимо Келли не почувствовал на своем плече прикосновение руки лорда.

Удивленный, Келли оглянулся.

И увидел, что старик пристально смотрит на маленькое полотно, которое он нес под мышкой.

— Мой портрет? Произведение моей жены?

— Так точно, — сказал Келли.

Старик уставился на Келли и на картину, а потом кивнул в сторону снежной ночи.

Келли улыбнулся.

Двигаясь бесшумно, точно домушник, он исчез вместе с портретом во тьме. Мгновение спустя раздался его смех, и он вернулся обратно с пустыми руками.

Старик пожал ладонь Келли своей дрожащей рукой, а потом запер дверь.