Зеленый берег

Ах, да приехала девушка на Волгу,
Значит, одолела по милому тоска,
Что ж затосковала ты,
Алмагуль, красавица?
Щеки твои алые Ярче розы,
Алмагуль.
Бьются волны волжские.
Стучит сердце девичье.
Ах, Алмагуль, милая,
Сердце твое глупое!
Глянула б ты в зеркало,
Алмагуль.
Ты б себя увидела:
Ты ничуть, ничуточки Не хуже того парня,
Алмагуль.
Встречи были редкие,
Встречи мимолетные.
Близко расставание,
Ах, Алмагуль!
Не грусти, не жалуйся,
Все будет по-твоему,
Ты ж как роза чайная,—
Улыбнись, печальная Алмагуль,

Громче других звенел голос Миляуши. Она не переставала многозначительно посматривать на Гаухар. Это наконец смутило Гаухар, и она отошла в сторону.

Теплоход должен простоять в Астрахани сутки. Большинство пассажиров решили потолкаться из любопытства на «татар-базаре». А вечером, может быт пойти в кино. На теплоходе есть свой кинозал, но там тесновато и душно.

Сразу же от набережной начинался прекрасный, тенистый парк. В парке небольшие пруды, там, горделиво выгибая шеи, плавают лебеди. Напротив, загораживая так называемый старый город, возвышаются современные высокие здания. Справа от парка виден угол кремля.

К базару и примыкает старая Астрахань, помнящая Степана Разина, некогда взявшего город приступом. Здесь деревянные постройки в один и два этажа, окна всегда закрыты ставнями, чтобы летнее солнце не особенно нагревало комнаты. Базар довольно людный, но скучный, кроме вялено-окаменевшей воблы, почти нечего купить. Гаухар много слышала об астраханских татарах, вот и сама увидела их. Ни лицом, ни одеждой они не отличаются от казанских, а вот к выговору их не сразу привыкнешь.

— Э-э, — разочарованно протянула Миляуша, — наш базар в Зеленом Береге, пожалуй, получше здешнего.

Какой-то местный житель заметил на ходу;

— На базар надо приходить утром, спустя лето по малину не ходят.

А другой добавил:

— В магазин идите, коль здесь не нравится.

Когда возвращались на теплоход, Гаухар внимательно разглядывала деревянные дома. Иногда останавливалась, словно искала что-то.

— Чего это ты так высматриваешь, Гаухар? — поинтересовалась Миляуша.

— Я читала, что вот этот «татар-базар» называли когда-то калмыцким. Здесь, в одном из таких доков, когда-то жил учитель и артист-любитель Шагит Гайфи. Наш поэт Тукай тоже бывал в Астрахани, частенько захаживал к Гайфи. Любопытно, — в одном из томов собрания сочинений Тукая помещен портрет некоего хазрета с окладистой бородой, сложившего руки для молитвы. Рядом, подперев щеку ладонью, сидит молодая хорошенькая женщина. А ниже две шуточных стихотворных строки Тукая:

О господи! Чистые помыслы у нас — Нам бы гуся, хмельной кумыс да девушку.

Под хазрета загримирован сам Шагит Гайфи, а молоденькая женщина — его жена — Ой, Гаухар, все-то ты знаешь! — воскликнула Миляуша.

— Да ведь об этом можно прочитать в истории литературы, Миляуша. А в том парке, через который мы уже проходили, — продолжала Гаухар, — часто гулял сосланный сюда Чернышевский. Позднее в парк захаживали и Тукай, и Сагит Рамиев. Если не ошибаюсь, летом 1911 года Тукай на пароходе «Василий Лапшин» уехал обратно в Казань. Его провожали друзья, почитатели творчества поэта. Их было не много, пристанского люда толпилось куда больше. Едва ли кто из них знал, что они стоят рядом с великим поэтом татарского народа. Впрочем, если бы я знали, то вряд ли гордились бы: ведь поэт для них — это не купец и не рыбопромышленник…

Вдруг Гаухар умолкла, спохватилась:

— Мне на почтамт надо зайти. У кого бы узнать, где находится…

— Чего ты позабыла там? — насмешливо осведомилась Миляуша.

Но Гаухар, словно не расслышав вопроса, взглядом искала прохожего.

Первый попавшийся местный житель указал ей на угловое здание:

— А вот он, почтамт, прямо на вас смотрит. Гаухар вернулась довольно скоро, в руках у нее конверт.

— Что это, Гаухар-апа? — заинтересовалась Миляуша.

— Как видишь, письмо.

— От кого?

— Еще не знаю, — спокойно сказала Гаухар. На конверте не указан обратный адрес.

Миляуша метнула красноречивый взгляд на своего Вильдана. Взгляд яснее ясного спрашивал: «Правду говорит Гаухар или хитрит?»

Но Вильдан сделал равнодушное лицо, — дескать, не все ли мне равно.

— О чем пишут? — не отставала Миляуша.

— Я же не читала письмо, иначе знала бы не только от кого письмо, но о чем пишут. — В голосе Гаухар слышалось легкое нетерпение. — На улице такая жарища, — добавила она, — пойду переоденусь в более легкое платье.

И Гаухар направилась в свою каюту, предоставив Миляуше терзаться неудовлетворенным любопытством.