«Ты не понимаешь, - начал он горячо, - и никто не понимает в нашей стране, какая это потеря для музыкального мира, да и для мира вообще…. Сегодня нехороший день, - прибавил он, понурив голову, - и я не хочу оставаться один… Потом поймут, что это был за человек…, - закончил он уже спокойнее, - все поймут».
«Тогда наливай, - предложил я, - будем пить не чокаясь, и ты мне споёшь что-нибудь из их репертуара. Ты ведь для этого гитару захватил»?
Гриншпон разлил, мы выпили по полстакана, не чокаясь. Закусили чёрным хлебом. Я посмотрел в его лицо, красные места от бывших когда-то на нём прыщей засияли с новой силой.
«Естудей», - пронзительно запел он, и тёплая волна грусти от настоящей музыки, смешанная во мне с разлившейся там водкой, укутала меня, будто ватным одеялом. Мне стало хорошо и тоскливо одновременно.
Закончив песню, музыкант продолжил. Он начал другую, потом третью, потом я сбегал ещё за одной бутылкой водки, и концерт продолжился до самого утра...
Мишка, мой друг Мишка… помнишь ли ты те наши дни? Давно уже мы с тобой не выходили на связь. Как-то ты там, в своей Америке?
Или может, ты сейчас уже не там, а колесишь где-то по Европе?
У тебя ведь разъездная работа, я знаю. Однажды ты полгода жил в Латвии, консервируя там остановленную «Игналинскую АЭС». Я об этом не знал, но если бы и знал, то ничего бы не сделал…Сейчас для нас проще слетать в Таиланд, чем попасть в Латвию. Хотя я не забыл ещё ни вкуса «Сенчу алус», ни «Ригас вини», ни наши походы в «Межапаркс», когда мы трудились на практике на «Рижском дизельном заводе». Всё это я помню до сих пор.
Ну вот, Миша, я и сдержал своё слово и написал о тебе несколько слов.
Надеюсь, что не обидных…
Твой друг, Виктор.