Зеленый Дом

— Молчи, приятель, — шепчет доктор Севальос. — Если он услышит, тебе не поздоровится.

— Это верно, хозяин, что умер арфист? — говорит шофер. — Потому вас и позвали в Зеленый Дом?

Проспект Санчеса Серро тянется, как туннель, между двумя рядами молодых деревцев, каждые несколько метров вырисовывающихся в полутьме. Вдали, над песками и нагромождением крыш, трепетный свет занимающейся зари окрашивает небо во все цвета радуги.

— Он умер сегодня на рассвете, — говорит доктор Севальос. — Или ты думаешь, что мы с отцом Гарсиа еще в том возрасте, когда люди способны провести ночь у Чунги?

— Тут возраст не играет роли, хозяин, — смеется шофер. — Мой товарищ вез одну из девок, ту, которую называют Дикаркой, ее послали за отцом Гарсиа. Он рассказал мне, что арфист умирает. Какое несчастье, хозяин.

Доктор Севальос рассеянно смотрит на беленые стены домов, на подъезды с дверными молотками, на новое здание Солари, на тонкие силуэты недавно посаженных вдоль тротуаров рожковых деревьев, танцующих перед глазами в своих квадратных гнездах. Как быстро разносятся вести в этом городе. Но хозяин должен знать — шофер понижает голос, — верно то, что рассказывают люди, — и, глядя в зеркальце, следит за отцом Гарсиа — отец вправду спалил Зеленый Дом арфиста? Хозяин знал этот бордель? Он в самом деле был такой большой и шикарный, как говорят?

— Что за народ пьюранцы, — говорит доктор Севальос. — Как им не надоело за тридцать лет пережевывать одну и ту же историю. Они отравили жизнь бедному священнику.

— Не говорите плохо о пьюранцах, хозяин, — говорит шофер. — Пьюра — моя родина.

— И моя тоже, приятель, — отвечает доктор Севальос. — И кроме того, я не говорю, а просто думаю вслух.

— Но в этой истории, должно быть, все-таки есть доля правды, — настаивает шофер. — Иначе с чего бы люди рассказывали ее, с чего бы повторяли — поджигатель, поджигатель.

— Откуда я знаю, — говорит доктор Севальос. — Почему ты не наберешься смелости спросить у самого отца?

— При его-то характере? Нет уж, дудки! — смеется шофер. — Но скажите мне по крайней мере, существовал этот бордель или это тоже выдумки.

Они едут теперь по новому участку проспекта: старый большак скоро встретится с этим асфальтированным шоссе, и грузовикам, которые прибывают с юга и направляются дальше, в Сульяну, Талару и Тумбес, не придется проезжать через центр города. Здесь тротуары широкие и низкие, фонарные столбы свежеокрашены, и уже высится железобетонный каркас небоскреба, который будет, пожалуй, побольше Отеля Кристины.

— Самый современный квартал подойдет вплотную к самому старому и бедному, — говорит доктор Севальос. — Не думаю, что Мангачерия долго продержится.

— С ней произойдет то же, что с Гальинасерой, хозяин, — говорит шофер. — Ее снесут бульдозерами и построят вот такие дома для белых.

— А куда же, черт побери, денутся мангачи со своими козами и ослами? — говорит доктор Севальос. — И где же тогда в Пьюре можно будет выпить хорошей чичи?

— Мангачи будут очень горевать, хозяин, — говорит шофер. — Они просто боготворили арфиста, он был у них популярней Санчеса Серро. Теперь они устроят дону Ансельмо такое же велорио, как святоше Домитиле.

Такси сворачивает с проспекта и, трясясь на ухабах и рытвинах, едет по немощеной улочке между тростниковыми хижинами. Машина поднимает густую пыль и приводит в остервенение бродячих собак, которые с лаем кидаются на нее, едва не попадая под колеса. А мангачи правильно говорят, хозяин, здесь светает раньше, чем в Пьюре. В голубоватом утреннем свете сквозь облака пыли видны тела людей, спящих на циновках у дверей своих жилищ, женщины с кувшинами на голове, лениво бредущие ослы. Привлеченные шумом мотора, из лачуг выскакивают ребятишки и, голые или одетые в лохмотья, бегут за такси, маша худыми ручонками. В чем дело — отец Гарсия зевает, — что случилось? Ничего, отец, мы уже в заповедном краю.

— Остановись здесь, — говорит доктор Севальос. — Мы немножко пройдемся.

Они вылезают из такси и медленно, поддерживая друг друга, под руку спускаются по тропинке, эскортируемые ребятишками, которые прыгают вокруг них — поджигатель! — кричат и смеются — поджигатель, поджигатель! — и доктор Севальос делает вид, что поднимает камень и швыряет в них, — вот поганцы, сопляки паршивые, слава Богу, мы уже подходим.

Хижина Анхелики Мерседес побольше, чем остальные, а три флажка, развевающиеся на ее фасаде, придают ей веселый и кокетливый вид. Доктор Севальос и отец Гарсиа, чихая, входят и садятся за грубый столик с двумя табуретками. Пол только что обрызган, и к запахам кориандра и петрушки примешивается запах сырой земли. За остальными столиками и за стойкой еще никого нет. Сгрудившись на пороге, ребятишки продолжают галдеть — донья Анхелика! — просовывают в дверь грязные, всклокоченные головы — донья Анхелика! — смеются, сверкая зубами. Доктор Севальос задумчиво потирает руки, а отец Гарсиа, позевывая, уголком глаза смотрит на дверь. Наконец выходит Анхелика Мерседес и, сдобная, свежая, розовая, направляется к ним, покачивая бедрами и обметая табуретки оборками платья.