Зеленый Дом

— Она ни разу не приходила ко мне на прием, — говорит доктор Севальос. — Никогда не приглашала меня, а тут позвала. Если она хотела доставить мне неприятность, ей это удалось. Из-за нее я вдруг пережил все заново.

— С вами дело ясное, — бормочет отец Гарсиа, не глядя на доктора, словно разговаривает со столом. — Мол, у него на глазах умерла моя мать, пусть проводит на тот свет и отца. Но зачем этому мужику в юбке было звать меня?

— Что это значит? — говорит доктор Севальос. — Что с вами?

— Пойдемте со мной, доктор! — Голос слышится справа и отдается под потолком сеней. — Идемте сейчас же как есть, нельзя терять ни минуты.

— Думаете, я вас не узнаю? — говорит доктор Севальос. — Выходите из угла, Ансельмо. Зачем вы прячетесь? Вы что, с ума сошли, дружище?

— Идемте скорее, доктор, — раздается в темноте сеней надтреснутый голос, которому вверху вторит эхо. — Она умирает, доктор Севальос, идемте.

Доктор Севальос поднимает ночник, ищет глазами и наконец находит его неподалеку от двери. Он не пьян и не буянит, а корчится от страха. Глаза его, кажется, готовы выпрыгнуть из распухших глазниц, и он так прижимается спиною к стене, будто хочет проломить ее.

— Ваша жена? — говорит ошеломленный доктор Севальос. — Ваша жена, Ансельмо?

— Пусть они оба умерли, но я с этим не примирюсь. — Отец Гарсиа ударяет кулаком по столу, и под ним скрипит табуретка. — Я не могу примириться с этой гнусностью. Для меня и через сто лет это осталось бы гнусностью.

Дверь открылась, и Ансельмо пятится, будто видит перед собой привидение, и выходит из конуса света, который отбрасывает ночник. Во дворике показывается фигурка женщины в белом капоте. Она делает несколько шагов — сынок — и останавливается, не доходя до двери, — кто там? Почему не заходят? Это я, мама, — доктор Севальос опускает ночник и заслоняет собою Ансельмо — мне надо на минутку выйти.

— Подождите меня на улице Малекон, — шепчет он. — Я только возьму свой чемоданчик.

— Кушайте бульончик, я уже посолила, — говорит Анхелика Мерседес, ставя на стол дымящиеся тыквенные миски. — А тем временем будет готово пикео.

Она уже не плачет, но голос у нее скорбный, а на плечах черная накидка, и, когда она идет в кухню, в походке ее нет и следа прежней бойкости. Доктор Севальос задумчиво помешивает бульон, отец Гарсиа осторожно поднимает миску, подносит ее к носу и вдыхает горячий аромат.

— Я тоже никогда его не понимал, и в то время, помнится, мне это тоже показалось гнусностью, — говорит доктор Севальос. — Но с тех пор (много воды утекло, я состарился, и мне уже ничто человеческое не кажется гнусным. Уверяю вас, если бы вы видели в ту ночь бедного Ансельмо, вы бы не стали его так ненавидеть, отец Гарсиа.

— Бог вам воздаст, доктор, — сквозь слезы повторяет Ансельмо, пока бежит, натыкаясь на деревья, скамейки и парапет дамбы. — Я сделаю все, что вы потребуете, я отдам вам все мои деньги, доктор, я буду вашим рабом, доктор.

— Вы хотите меня разжалобить? — ворчит отец Гарсиа, глядя на доктора Севальоса из-за миски с бульоном, который он продолжает нюхать. — Может, мне тоже заплакать?

— В сущности, все это уже не имеет никакого значения, — улыбаясь, говорит доктор Севальос. — Все это, мой друг, уже быльем поросло. Но из-за Чунгиты сегодня ночью эта история ожила у меня в памяти и не выходит из головы. Я для того и говорю о ней, чтобы отделаться от воспоминаний, не обращайте внимания.

Отец Гарсиа пробует бульон кончиком языка — не слишком ли горячо, дует на него, отпивает глоток, рыгает, бормочет извинение и продолжает пить маленькими глотками. Немного погодя Анхелика Мерседес приносит пикео и лукумовый сок. Она покрыла накидкой голову — ну как бульон, доктор? — и старается говорить обычным голосом — превосходный, кума, только уж очень горячий, он даст ему немножко остыть, а как аппетитно выглядит пикео, которое она им приготовила. Сейчас она согреет кофе, если им что-нибудь понадобится, пусть сразу позовут ее, отец. Доктор Севальос слегка покачивает миску и пристально рассматривает мутную поверхность колеблемой жидкости, а отец Гарсиа уже начал отрезать кусочки мяса и прилежно жевать. Но внезапно он перестает есть — а распутницы и распутники, которые там были, все они знали? — и застывает с открытым ртом.

— Девицы, естественно, знали об этом романе с самого начала, — говорит доктор Севальос, поглаживая миску, — но не думаю, чтобы кто-нибудь еще был в курсе дела. Там была лестница, выходившая на задний двор, и по ней мы поднялись, так что те, кто был в зале, не могли нас видеть. Снизу доносился дикий шум — должно быть, Ансельмо наказал девицам отвлекать посетителей, чтобы никто не заподозрил, что происходит.

Как вы хорошо знали это место, — говорит отец Гарсиа, снова принимаясь жевать. — Надо думать, вы не в первый раз были там.

— Я был там десятки раз, — говорит доктор Севальос, и в глазах его на мгновение вспыхивают озорные огоньки. — Мне было тогда тридцать лет. Я был в самом соку, мой друг.