Зеленый дом

песня желтых глин

и плевать на всех, кто не поет.

Кирпичи набросаны вповалку,

зреют зерна и текут в амбар,

как слюда, над поперечной балкой

нависает сумрачный угар

под навесом сонный запах мака,

комья глины сохнут под стеной;

мотыльки летят из полумрака,

и ничуть не громче голос мой.

Одинок и дик,

в наготе велик

сажею покрытый кочегар,

в час, когда в печи

изошел в ночи

и вконец остыл последний жар.

КЛАДБИЩЕ БЕЗЫМЯННЫХ

Где на равнину свернула речная струя,

где обросли тополями дороги края,

бедное кладбище путник в лощине найдет:

низкий забор, проржавелые створки ворот.

Только кресты украшают могил бугорки,

на перекладинах нет ни единой строки.

Будто, нахлынув, все надписи смыла вода.

Имя утратив, заснули они навсегда.

Здесь и тщедушный, и сильный навеки затих.

Бабы брюхатые, дети во чреве у них.

Все, что тревожило, мучило или влекло

было что было, - на свете пришлось тяжело.

В гальке у берега много косматой травы,

доброй к живущим и ласковой к тем, кто мертвы;

кладбище в зелень настойчиво прячет бурьян.

Хрипло кричит на болотистой пойме баклан.

Только крестьянин молитву порою прочтет,

выждет минуту и снова свой плуг поведет.

Места довольно для каждого, и в тишине

светятся воды, и город на той стороне.

ТРАКТИР У РЕКИ

Над недвижным руслом старицы, куда

затекла весною и цветет вода,

у начала тракта, к насыпи впритир

деревянный, ветхий уцелел трактир.

Выкрашена в зелень каждая доска,

прямо под террасой - топкая река,

к обомшелым сваям вот уж сколько лет

тянется последним стеблем очерет.

Здесь уху в охотку ест рыбачий люд,

городские тоже ужинать идут,

отдыхают, глядя на нехитрый скарб:

не в урон карману запеченный карп.

Задевая гравий, прочь ползет баржа,

наплывает вечер, тишина свежа,

и река струится между берегов,

отделив собою город от лугов.

О вине, быть может, белом и сухом

кто-нибудь и скажет - мол, шибает мхом,

это - с непривычки: не сгубить вина

зеленью и сладкой плотью сазана.

Ты с рыбачьим краем слит сейчас в одно:

старица, трактирщик, местное вино,

женщина напротив, - только все белей

полоса тумана от глухих полей.

x x x

Мы, разделившие с пылью летящей судьбу,

мы, у которых начертана гибель на лбу,

мы у которых и общего - разве что цель,

все-таки многого алчем и жаждем досель:

хлеба от хлеба, который без нас испекли,

плоти от плоти (как мы стосковались вдали!),

силы от силы, что стала добычею тьмы,

места от места, с которого изгнаны мы.

Мы, что все время сбивались с прямого пути,

свято желая хоть что-то святое найти

окаменели сердцами, никто не припас

времени на доброту и на мудрость для нас.

Сделай же так, чтобы сгинула наша беда,

минула горечь... Мы скоро уйдем в никуда:

хлеба нам дай и вина, на тропу отведи,

и, наконец, беспощадным судом не суди.

БЛАГОТВОРНЫЙ ТУМАН

Повисла осенняя мгла над шинком,

шуршит по шпалере сухим стебельком,

в лозу нагнетает густое вино,

а ветер шумит, и во мраке темно,

и падают листья в тумане.

Где сыщется рислинга добрый глоток

сойдет за обед даже хлеба кусок;

в долине, как солнце далеких миров,

колышутся дымные пятна костров

и щелкают сучья в тумане.

Такая нежданно богатая тишь,

что зреет, что падает - не уследишь;

и только бы знать, что утихли ветра,

и чуешь - все ближе и ближе пора

попоек и песен в тумане.

О ПРЕБЫВАНИИ В БЕДНОСТИ

Живешь, о разносолах не жалея

но счет пришлют мясная, бакалея,

и отлетит подошва башмака:

как не проклясть судьбину бедняка.

Когда заглянет в гости тот, кто дорог,

а в доме - только горсть вчерашних корок,

и нет ни колбасы, ни коньяка

как не проклясть судьбину бедняка!

Когда хворает друг, и нет, пожалуй,

надежды на здоровье самой малой,

а на гостинец - нет ни медяка:

как не проклясть судьбину бедняка.

Лежать в гриппу - куда уж неприятней,

к тому же нечем заплатить печатне,

и все же пишешь, за строкой строка:

как не проклясть судьбину бедняка!

ДОМ БРОДЯГИ

Я на пустой крестьянский двор

забрел под сенокос,

светился дырами забор,

благоухал навоз,

еще - сарай темнел в углу

открытый, и текла

у абрикоса по стволу

прозрачная смола.

Лениво отгоняя мух,

меня облаял пес,

и жимолости сладкий дух

мог довести до слез,

и я, собрав остатки сил,

как бы платя за кров,

к колодцу за водой сходил

и напоил коров.

Из крынки сделал я глоток,

прилег в тени потом,

и пес дворовый тоже лег

и завилял хвостом,

так охраняли мы вдвоем

тот мир, что был в дому

и до сих пор в пути моем

я вновь иду к нему.

ЗАБРОШЕННАЯ КАМЕНОЛОМНЯ

Сосны громоздятся в чаще темной

над заброшенной каменоломней.

Выемки и трещины видны

у подножья каменной стены.

Там, на дне карьера, и снаружи

запустенье и гнилые лужи.

Буйные хвощи растут вокруг.

Зеленью ощерился латук.

Да еще - на склон карьера дикий

протянулись плети ежевики.

Каменную рану до сих пор

медленно залечивает бор.

x x x

Только горечь вижу в мире,

только сирых - мед людьми.

Не бряцай, поэт, на лире,

но гармонику возьми.

Пуст карман, осипла глотка,

мысли сумрачны и злы.

Вместо крови в жилах водка,

а душа полна золы.

Не здоровье, а разруха,

плохо с сердцем, с головой.

Мне подругой нынче - шлюха,

другом - ветер пылевой.

Мне из дел одно осталось

в строчки складывать слова.

Мною, жалким, движет жалость,

но и ненависть жива.

На юру, меж трав зеленых,

словно ящерка, вздремну:

коль стихает ветер в кронах,