Зеленый дом

твой вечный страх: он спать не разрешит.

x x x

Светлеет небо вдалеке.

Рука сользит к другой руке,

к чужой - однако пуст матрас

и слезы катятся из глаз.

Ушли, погасли в тишине

слова, звучавшие во сне.

От них бы светлой стала ночь,

они могли б спасти, помочь.

Но все исчезло налету

и человек лежит в поту,

пытаясь тщетно сохранить

в потемках рвущуюся нить,

соединить ее, вернуть!

Но эту нить, но этот путь

найти неспящим не дано.

Озноб. Рассвет глядит в окно.

ПУСТОШЬ

В дни, когда высыхает растаявший снег,

и друг другу леса шелестят по-старинке

выделяется пустошь средь пашен и нив,

где лишь овцы порою пройдут, наследив

на траве худосочной, на чахлом суглинке.

Плуг на пашне ворочает комья земли,

на холмах издалека видна суматоха,

но и пустошь еще не иссохла вконец,

зной палит - и на ней расцветает багрец

оперенного звездами чертополоха.

По ночам здесь царит величавый осот,

и толкаясь, топочет по глине отара,

утром - посох пастуший гоняет гадюк,

полдень сух и горяч, - лишь под вечер вокруг

нераспаханный грунт остывает от жара.

Только осенью пустошь привольно цветет:

бук теряет листву, и взлетает в просторы

клекот грифов, кузнечиков мерный напев,

и на горной тропе дождевик, перезрев,

рассыпает горячие черные споры.

ТРАВА В ОГНЕ

Если даже отара в полуденный зной

ни травинки не сыщет на пастбище горном

то покрыта земля вдоль опушки лесной

пожелтевшим, уже засыхающим дерном.

Но внезапно и жутко чернеет земля,

загораются травы, и неумолимо

летней ночью из чащи в сухие поля

простираются щупальца жгучего дыма.

И скотина в наполненном смрадом хлеву

видит травы... кустарники... чистые степи...

незабвенную даль, но - уже наяву

чует запах пожара и дергает цепи.

ОКТЯБРЬСКИЙ ПОЛДЕНЬ

В кустах и на деревьях пестрота,

обнажены далекие поля:

черна и, словно противень, пуста

еще вчера зеленая земля.

Созрело все, и убран каждый злак,

простор широк и чист, как никогда,

медовый воздух до конца размяк,

как сердцевина спелого плода.

Последний день, когда царит покой,

когда ни холода, ни зноя нет,

и высоко изогнут над землей

окаменевший густо-синий цвет.

ОЗЕРО НОЙЗИДЛЕРЗЕЕ

Поздно ночью, с кочкарника, с плавней сырых

душный ветер внезапно подул.

Переполнилась пеной пустынная тьма,

и лизала песок водяная кайма,

донося нарастающий гул.

Отступала куда-то озерная зыбь,

чуть поблескивая, как слюда,

и до самой венгерской границы пески

обнажались, намытые руслом реки,

и спадала, спадала вода.

Чешуей забурлил, ощетинился ил

исчезающей влаге вослед,

и над озером чаичий вихорь повис,

то взлетая, то хлопьями падая вниз,

застилая пришедший рассвет.

Птицы жадною тучей слетелись сюда,

чтоб сожрать хоть кусок про запас,

и ушли, одурев, огрузнев от возни,

всю озерную ширь исклевали они,

и не место здесь людям сейчас.

И свинцом отражается в небе вода,

и земля прибирается тьмой.

Виноград, что ни день, все зрелей и зрелей,

но не время об этом: с озерных полей

снова тянет гнильем и чумой.

У ПОСЛЕДНЕГО КВАРТАЛА

У последнего квартала,

где усадьбы деревень,

отступив, берут начало,

бродит ветер целый день.

А над городом полого

темный дым из труб идет

над железною дорогой

испаренья нечистот.

Кочаны взирают с грядок;

дремлет утварь; в кладовой

удивительный порядок;

час дневной и час ночной

бродят по террасе ветхой,

в сад выходят сквозь окно,

виснут яблоком под веткой

и в стаканы льют вино.

Магазины возле зданий

вырастают что ни день,

на прилавках - трубки, ткани,

сувениры, дребедень,

тут - консервы, там - циновки.

На клочке - отсель досель

кружится без остановки

заводная карусель.

ПЕРЕД РЯБИНОЙ

Остекляневших небес потолок,

рдяная кисть у развилки дорог:

мак дозревает и жатвина мокнет,

только рябина горит и не блекнет.

Ссохлась улитка, заснула пчела,

изморозь мясо плодов проняла,

ум над оградой тягуч, одинаков

шорохи гусениц, посвисты шпаков.

Бьет паутинку осенний озноб,

ищут покоя вьюнок и укроп,

вот и рябина уходит далече,

рдяные гроздья взваливши на плечи.

Тихо коробочка мака жужжит.

В смерти - рожденье. Вьюнок задрожит,

ягоды вспыхнут, пшеница поляжет,

все это знают, а кто-то расскажет.

Возле развилки дорожной стою

перед рябиной, на самом краю

короток век мой... Погибну ль напрасно,

или же вспыхну рябиною красной?

ПЕСНЯ В ГЛИНЕ

Шевелит зеленую пшеницу

легкая предутренняя мгла,

кроет рябью мутную водицу,

что в канаву с глиной натекла.

Жар в печи растет неукротимо

предрассветный холодок исчез;

а глаза слезятся в клочьях дыма,

и потеет глиняный замес.

Я за комом ком

положу рядком,

выжму влагу и замкну в печи

и в разгаре дня

выну из огня

первые большие кирпичи.

По полю бредет батрак, вздыхая,

над землей склоняясь тяжело.

От каркаса дрожь плывет глухая,

и неровно дребезжит стекло

колокол вдали звонит к обедне,

наскоро свою похлебку съем

всю одежду скину до последней,

только не отмыться мне ничем.

А песок, песок

мне на кожу лег,

он шуршит под каждым волоском

все полно песком,

в горле горький ком

не проглотишь с козьим молоком.

Винно-желтая луна застыла

на сосне, и онемел камыш.

Слабый жар проходит сквозь стропила,

и сквозь сон я слышу эту тишь.

День за днем идет неторопливо,

лишь в субботу я зайду в шинок

мужики подвинутся брезгливо,

только покажусь я на порог.

Что ж, вино, вино

мне принесено,

и шинкарь опять деньгу берет.

И плывет с равнин