Зеленый дом

тиссовый - очень багров.

Вижу, как кружатся краски земли

в солнце, в дожде, на ветру,

вижу курящийся город вдали:

в этом году я умру.

НОЧНОЕ КАФЕ

Стучит рояль в кафе ночном

который час подряд.

Цветы бумажные кругом,

и блюдечки блестят.

За ширмами полутемно,

свет сумрачен и слеп.

Тапер тоскливо пьет вино,

хоть денег нет на хлеб.

Мерцает никель здесь и там;

за столиком втроем

сидят дежурные мадам,

и пудрятся тайком,

и губы мажут заодно,

и вид их так нелеп

мадам пока сосут вино,

а денег нет на хлеб.

В кафе полно свободных мест,

случайный гость зашел:

он, чавкая, печенье ест,

кроша его на стол,

боль в голове уже давно

молотит, будто цеп...

Он тянет липкое вино,

хоть денег нет на хлеб.

ПОЗДНЯЯ ПЕСНЬ

Тропки осенние в росах,

клонится год к забытью,

глажу иззубренный посох,

позднюю песню пою

знаю, что всеми покинут,

так что в собратья беру

угли, которые стынут,

и дерева на ветру.

Сорваны все оболочки,

горьких утрат не сочту;

там, где кончаются строчки,

вижу одну пустоту.

Ибо истают и сгинут

лишь доиграю игру

угли, которые стынут,

и дерева на ветру.

Родиной сброшен со счета,

в чуждом забытый краю,

все же пою для чего-то,

все же кому-то пою:

знаю, меня не отринут,

знаю, послужат добру

угли, которые стынут,

и дерева на ветру.

x x x

Осенние ветры уныло

вздыхают, по сучьям хлеща,

крошатся плоды чернобыла,

взметаются споры хвоща,

вращает затылком подсолнух

в тяжелых натеках росы,

и воздух разносит на волнах

последнюю песню косы.

Дрозды средь желтеющих листьев

садятся на гроздья рябин,

в проломах дорогу расчистив,

ползут сорняки из лощин,

молочною пеной туманов

до края долина полна,

в просторы воздушные канув,

от кленов летят семена.

Трещат пересохшие стручья,

каштан осыпает плоды,

дрожит шелковинка паучья

над лужей стоячей воды,

и в поле, пустом и просторном,

в приливе осенней тоски,

взрываются облачком черным

набухшие дождевики.

КУЗНЕЧИКУ

Кроха-кузнечик, о чем на меже

стрекот разносится твой?

Не о подруге ли - той, что уже

встретить не чаешь живой?

Небо висит, как стеклянный колпак,

ужас и тьма в вышине,

тайну открой: не от страха ли так

громко стрекочешь в стерне?

Кроха-кузнечик, как жизнь коротка!

Видишь, пожухли ростки,

видишь, дрожать начинает рука,

видишь, седеют виски.

Душу напевом своим не трави!

Видимо, сроки пришли:

о, погрузиться бы в лоно любви

или же в лоно земли.

Кроха-кузнечик, среди тишины

не умолкай, стрекочи,

небо и зной на двоих нам даны

в этой огромной ночи.

Полон особенной прелести мрак,

сладко брести по жнивью.

Может, услышит хоть кто-нибудь, как

я напоследок пою.

x x x

Сколько жить еще - Бог весть

но, похоже, очень мало.

То ли мне совсем не есть,

то ль налечь на мед и сало?

В кабаках ли дотемна

рассуждать о катастрофе,

иль совсем не пить вина

и забыть про черный кофе?

Взяться ль за науки впредь,

настроением воспрянув,

иль в норе своей сидеть

и не строить больше планов?

Сжечь ли мне, покуда жив,

всю стопу моих тетрадок,

или же начать архив

спешно приводить в порядок?

То ль не рваться никуда?

То ль поездить напоследок?

На вопросы - вот беда

я гляжу то так, то эдак.

И меня бросает в дрожь:

только примешься за дело,

только, кажется, начнешь

а уже, глядишь, стемнело.

О ЧЕРНОМ ВИНЕ

Ты - пот, что катится со лба,

твои пары густы.

Тебя не свозят в погреба,

не бродишь в бочках ты,

отрада нищих горемык,

но им в тебе дано

найти забвенья краткий миг,

ты, черное вино.

Кто раз глотнул тебя в бреду

уже чужак в миру:

ему - пылать на холоду

и замерзать в жару.

И горько всхлипывать, любя:

уж так заведено

для всех, кто раз испил тебя

ты, черное вино.

С тобой сдружившись, ни о чем

не думать мог бы я,

но знаю - бьет в тебе ключом

избыток бытия.

Я боя не веду с судьбой,

я осознал давно:

я счастлив тем, что пьян тобой,

ты, черное вино.

x x x

И ржавые бороздки

ограды цветника,

и катышки известки

в сетях у паука,

и клен, что крону клонит

я в мире все хвалю.

Лишь вихрь листву погонит

я - сразу во хмелю.

Я в мокром каземате

не прокляну судьбу,

га каменной кровати

и в цинковом гробу,

мне все предметы служат,

и я любой люблю

коль вихрь листву закружит,

я - сразу во хмелю.

Сухой листок на жниве,

земли комок сырой,

я только тем и вживе,

что вижу вас порой:

опять язык трепещет,

губами шевелю:

коль вихрь по листьям хлещет,

я - сразу во хмелю.

x x x

Как мне жаль, что отцветает рапс

что до слез не прошибает шнапс,

как мне жаль, что нынче лунный серп

все вернее сходит на ущерб;

как мне жаль, что старый посох мой

позаброшен летом и зимой,

что крушины белопенный цвет

не рванет мне сердца напослед.

Как мне жаль, что час настал такой,

как мне жаль, что близится покой,

как мне жаль, что скоро в тишине

не услышу я, как больно мне.

О БАРАБАНАХ

Одной обечайки, да двух лоскутов,

да палочек - хватит вполне,

чтоб был барабан немудреный готов,

а с ним - и конец тишине:

затми же рассудок и дух опали,

и пламени кровь уподобь,

раскатом глухим то вблизи, то вдали

бурли, барабанная дробь!

С восторгом, заслышав побудку твою,

выходят в атаку полки,

солдаты живей маршируют в строю,

дружней примыкают штыки.

И в джунглях гремит негритянский тамтам,

взрывая ночную жару,

за духами злыми гонясь по пятам,

сородичей клича к костру.

Так дождь барабанит впотьмах по стеклу

и листья с размаху разит,

так пальцами некто стучит по столу

и гибелью миру грозит,