Зелёный мяч

Мама приезжала к нам только на выходные, и всякий раз это был праздник для меня. Мама привозила хорошее настроение и что-нибудь вкусненькое. На этот раз мама привезла большой бумажный пакет с зефиром и три большие странно пахнущие рыбины. Они меня больше всего и заинтересовали. Раньше я никогда не видел так близко такую огромную рыбу. Её большие круглые глаза смотрели куда-то мимо меня, а серебристое скользкое тело выскальзывало из рук, как только я пытался приподнять рыбу из большой эмалированной железной миски. Я с ней мгновенно подружился.

В деревне у меня не было друзей. После того как я ударил железным ведёрком по голове свою ровесницу соседку, играясь в большой луже недалеко от нашего дома, её бабушка запретила со мной гулять – и я остался совсем один. Точнее, с бабой, дедом и старой, на коротких кривых ножках, собакой Мухой. Муху я боялся. При бабушке она была хорошей и доброй, но только я оставался с ней один на один, она сразу норовила меня цапнуть за руку или за колошу. Моим жалобам на Муху бабушка не верила.

Селёдка была солёной и какой-то волшебной. Я дал ей имя: Щука. Я слышал это слово раньше от дедушкиного друга, когда тот рассказывал о рыбалке и о чудесном озере Факел, которое находилось где-то на краю земли, в десяти километрах от нашей деревни. И ещё об этой чудо-рыбе много говорили взрослые пацаны, рыбачившие на канаве и однажды подарившие мне двух маленьких зелёно-полосатых рыбёх. Я был безумно счастлив.

Я проснулся после дневного сна. Спал я плохо, потому что неделю назад дед выбросил мою соску в печь у меня на глазах. Он считал, что мужику в три года негоже «сосать дунду». Поэтому я засыпал, зажав губами рожок от угла одеяла. Но это было не то. Дед и сам только-только бросил свою «дунду-сигарету» и, может, поэтому был злой и педагогически настроенный. До обеда, впечатлённый приездом мамы, я необычно много разговаривал, и, наверное, поэтому мне приснился сон, что у меня исчез рот. Я над этим размышлял. Но всё равно моё настроение было замечательное. Выпив стакан молока с корочкой свежего батона и черничным вареньем, я прямиком направился в кухню, где колдовала мама, к своему новому волшебному другу – Щуке.

К своему огорчению, в миске Щуку я не обнаружил. Не произнеся ни слова, я стал её искать. Я шёл по запаху. Сначала я увидел несколько серебристых чешуек на коричневом деревянном полу. Затем в помойном ведре обнаружилось что-то похожее на серую змею, свернувшуюся в клубок. Мама готовила что-то за кухонным столом, и запах привёл меня к ней. Я подошёл и попытался посмотреть, что она делает.

– Мама, а где Стюка? – спросил я.

Мама напряглась и всем телом на что-то навалилась. Я услышал хруст.

– Какая штука? – сдувая чёлку со лба, спросила мама, одновременно выбрасывая что-то в помойное ведро. Это что-то увесисто звякнуло об жестянку. В полёте это что-то успело посмотреть на меня своим волшебным круглым глазом. Я замер. Два шага до ведра казались дальше, чем озеро Факел. Я подошёл к ведру. Безжизненная голова мёртвого друга Щуки лежала на дне ведра, чуть кровоточа тёмно-коричневой струйкой. Я побледнел, колени подогнулись, и я плюхнулся на пол. Слёз не было. Огромный ком застрял в горле и не давал голосу вырваться наружу. Я перестал дышать. Сколько это длилось, естественно, я не помню.

– Что с тобой? Ты меня слышишь, малыш? Что с тобой? – трясла меня мама. Я заревел.

На мой рёв, весь в опилках, вбежал дед. За ним баба. Мой рёв поднял всю деревню.

– Давно надо было его к бабке сводить, спужался он чего-то, я тебе говорила, – причитала моя бабка.

На втором часу моего беспрерывного ора бабушка не выдержала и побежала к местной шептухе бабе Тане. Баба Таня оказалось бессильной. Шёл третий час.

– Что с тобой, сыночек… – обнимая и гладя меня по взмокшим волосам, спрашивала мама, обращаясь уже, скорее, к себе самой.

– Стюка… – просипел я.

– Что? – не понимала мама.

– Ыба… – ответил сквозь слёзы я.

– Рыба? Так ты из-за селёдки?

– Да-ааааа!!! – прохрипел я и снова заорал.

Мама ушла на кухню. Через десять минут голова селёдки аккуратными стежками была пришита к телу. Я пришёл в себя. С той минуты я помню всё, что со мной происходило.

Волки

Дед часто брал меня с собой, когда ездил в город по своим делам. Он был немногословным, задумчивым, но всегда жизнерадостным и весёлым человеком. Жизнь его была сложной и оставила свои следы. Многозначительные татуировки по всему телу, отсутствие безымянного пальца на левой руке и копна седых, прилежно уложенных слева направо волос делали его загадочным.

О Войне он почти не говорил. Но видно было, как при всяком напоминании о ней глубокая морщина между бровями становилась ещё глубже.