Зеленый папа

— Почему же, если это не конфликт, а коммерция? Вкладчику ведь не безразличны ни выгоды, ни прибыль, ни собственное благоденствие. Сигарету?.. У янки есть слово, определяющее суть нашей эпохи: «просперити»… «Просперити» для меня означает: да преуспевают преуспевающие и все остальные, кто ухитрится. У современного человека нет иной родины, кроме «просперити»; я родился в стране озер, но я — гражданин отечества, которое зовется процветание и благоденствие. Важно одно — хорошо жить… Однако мы болтаем о разных глупостях, надо решать вопрос.

— Нечего нам решать, доктор Лариос; ответ мой прост. Мы не будем голосовать за то, что хоть самую малость может помочь осуществлению планов «Фрутамьель компани».

— Но вы могли бы воздержаться от голосования, не голосовать ни «за», ни «против»…

Лусеро молча пошел к двери, ведущей из приемной в другие комнаты. Вся его фигура, покачиваясь на ходу, говорила «нет». Лариос бросился за ним.

— Нет, доктор, не на того напали. — И он высвободил, будто стряхнул какую-то мерзость, свою руку из рук Лариоса.

— Давно вы здесь? Как я рада вас видеть! — остановила Лусеро давняя приятельница его жены, положив конец его стычке с доктором. — Идемте, я представлю вас друзьям. Мужа моего вы знаете… Представляю вам одного из знаменитых наследников побережья; он из тех миллионеров, что не уехали за границу. Мы как раз сейчас о вас говорили. У вас, должно быть, горели уши.

— Не понимаю, как люди со средствами могут здесь жить… — томно протянула дама, одетая в черное; на ее белом лице у самого рта чернела родинка, которая средствами косметики была превращена в одетый трауром Момотомбито[99]. Ее соотечественник, один поэт, сказал ей как-то тоном заговорщика: «Твоя родинка — Момотомбито в трауре».

— Донья Маргарита из тех краев, что и доктор Лариос, — объяснила знакомая Лусеро, представлявшая ему гостей, — вдова дипломата.

— Большого дипломата… — сказала вдова, вздыхая и поднося кружевной платочек к своему точеному носу греческой статуи, к Момотомбито в трауре на бледной щеке.

— Расскажите мне, Лусеро, как поживает Крус? Я ее так давно не видела… Я думала, что вы хотя бы в столицу переедете; не подобает вам жить на побережье, как беднякам.

— Ну, положим, не как беднякам… — вставил супруг, сеньор в черепаховых очках; на длинной сухой шее вращалась почти голая голова, которую прикрывали реденькие волоски — настоящая паутинка; он даже хвастал, что лысых с такой прической не беспокоят мухи, боясь попасть в ловушку.

— Вы, должно быть, часто бываете в столице…Донья Маргарита будто метнула слова глазами, подхлестнула их своими черными зрачками, косящими, смеющимися в прищуренных веках среди длинных черных ресниц.

— Приезжаю, когда дела требуют, но тут же и назад. Вдали от дома сердце не на месте.

— А сейчас вы одни приехали? Я непременно скажу Крус, что она зря вас одного отпускает. Человек с вашими миллионами — сплошной соблазн. Слава богу, мы тут все замужем. Ах да, ведь донья Маргарита — вдова!.. Вот вам и прекрасная вдовушка!

— Я никогда не езжу один. Сейчас со мной мой первенец.

— Ну, его всегда можно отправить погулять, съязвила вдова. — Надо жить там, где жизнь есть жизнь, а не прозябать в ваших деревнях. Мой муж приучил меня к комфорту… Мы жили в Вашингтоне. Посольский дом утопал в миндальных деревьях. Такие цветы только во сне увидишь…

— Вот и хорошо, поспали и проснулись, — сказал лысый. До ужина слуги разносили чашки с холодным консоме.

— Но я не теряю надежды снова уснуть, уехать за границу. Когда покидаешь свою страну, словно грезишь во сне — дивные вещи, чудесные впечатления…

— Настоящий рай, одним словом, — прервала ее супруга лысого, отвернувшись от консоме.

— Не желаете отведать? — спросил Лусеро.

— Я не прочь попробовать, но лучше пусть возьмет муж. Если из двух любящих один ест досыта — уже хорошо. Вообще-то я не люблю холодный бульон. Новая мода. Мне подавай все погорячей. Тепло — это жизнь…

— Тогда едемте со мной на побережье.

— Ах нет, там ужасная жара… Лучше в ад отправиться…

— Зато там веселее, чем на небе, — сказал лысый. В зубах у него поблескивали зеленые кусочки маслин, которые он жевал.

— Вы не ответили мне, сеньор Лусеро, думаете ли вы послать своего мальчика учиться за границу. Я спрашиваю вас, потому что мог бы рекомендовать вам одну особу, которая специально занимается устройством детей в колледжи, школы, университеты.

— Позже — да. А сейчас — нет. Сначала он должен пустить корни в своей земле. Кто уезжает отсюда ребенком, ни тут корней не оставляет, ни там не пускает. Как вон те цветочки неживые, с красивыми листиками, которые золотой краской на стенах нарисованы. Я не хочу, чтобы мой сын был цветочком для украшения, как многие богатые дети. А вот и он сам. Познакомьтесь — Пио Аделаидо Лусеро…

— Точный портрет Крус, как две капли воды. Лысый, не обратив внимания на замечание своей половины о внешности Пио Аделаидо — портрете Крус, — завертел головой на сухой шее в поисках слуг, разносивших после ужина ароматный кофе, ликеры и сигары.