Зеленый папа

— В этом случае нет… Оно всемогуще в отношении наших местных бедняг-богачей, но не в отношении капитала, за спиной которого стоят пароходы, самолеты и солдаты, который опирается на самую высшую власть и в защиту интересов которого пресса готова разжечь войну. Пошли они к черту, эти телеграммки!..

— Однако после того, как вы с шиком отказались вчера от охраны, я не думаю, чтобы вы могли серьезно рассчитывать на поддержку дипломатов и эскадр.

— Поживем — увидим, Родригес, а покамест положимся на бога, он и дождь и ведро посылает…

Над волнистыми бутылочного цвета кущами бананов — морские птицы, не птицы, а крылатые гребцы; морские облака — не облака, а корабли. Внизу, сли- ваясь с землей, — те, кто ходит по ней. Хувентино представлял их себе. Рука мулатки указывала на них не раз. Это не люди, а тени, говорила ему Тоба. И они действительно были тенями. Идут тени, бредут. Тени, обутые в сухую листву. Тени, шелестящие на закате дня влажной листвой.

Тоба…

Теперь, думая о ней, Гнусавый поднимал глаза к глубокой темной синеве, застилавшей горизонт. Таким было небо, когда Тоба поднималась на серебристый самолет вместе с другими пассажирами. Только была она полураздета, без всякого багажа и помахала ему на прощанье рукой — табачным листком…

Близнецы Досвелл в сопровождении старого Мейкера Томпсона верхом объехали плантации и направились к морю, к тому месту, где стоял дом Лестера и Лиленд. Выехав на берег, Роберт протянул руку и указал на обнаженную женщину, бежавшую по песку к прибрежным скалам. Альфред пришпорил коня, чтобы настичь ее прежде, чем она превратится в пену.

И вот из-за камней, о которые Южное море вдребезги разбивает волны, показалась Тоба, уже в платье, если платьем можно было назвать кусок полосатой ткани, скрывавшей нагое тело, только что виденное всадниками. Она бежала вниз; руки подняты, волосы распущены, ноги — порывы ветра.

— Мула-а-атка!

Окрик Мейкера Томпсона заставил ее приблизиться, но не совсем. Она встала возле дерева, спрятав за ним лицо, и фыркнула — уж очень смешным показалось ей сходство братьев Досвелл. Но, обратив к ним влажные глаза, снова стала серьезной и горделивой.

— Эй, мулатка, сеньоры спрашивают, как тебя зовут.

— Тоба…

— Ты одна?

— Нет, с морем!

— Уж не собираешься ли ты сейчас влезть на эту иву?

— Если захочу, да… Если не захочу, нет…

— А кто за тобой смотрит?..

— Мать. Отец умер, тут похоронили… Хуамбо, брат… При имени Хуамбо, произнесенного мулаткой, перед карими глазами старого Мейкера Томпсона вихрем пронеслись золотые дни, ныне застывшие желтыми листьями осени; грохот Атлантики заполнил слух и заставил внутренне содрогнуться, словно он сам взял свое сердце, как пустую ракушку, поднес к уху и услышал другой прибой, другое море, другие имена… Майари… Чипо Чипо... Майари Пальма… Флора Поланко… Трухильянец… Остров, где Майари называла его «мой пират»… Джинджер Кайнд и его идеи, его искусственная рука и его идеи — тоже искусственные, — идеи изжившего себя христианства… Майари!.. Майари! Исчезла из дома… Исчезла из жизни… В реку ли бросилась в подвенечном платье? Похитил ли ее Чипо Чипо? Странное созвучие имен, из-за этого они и остались в памяти… Дети Агапиты Луис и Агапито Луиса… Братья Досвелл говорят, что хотят взять с собой Тобу, воспитать ее, потому что нашли ее тут, где раньше жили Лестер и Лиленд, но голоса близнецов еле слышатся… На другое направлены мысли, на иные времена… Глаза закрываются… Обезьяний поворот… Чарльз Пейфер… Рэй Сальседо… Аурелия…

— Тоба, братья Досвелл спрашивают, не хочешь ли ты поехать с ними в Нью-Йорк?

— Если мать скажет «да»… Отца похоронили тут, отец не может сказать ни да, ни нет…»

— Твоего отца звали Агапито Луис?.

— Да, Агапито Луиса похоронили тут, а моя мать, Агапита Луис, жива, мать жива. Она скажет…

Братья Досвелл и их спутник не промолвили больше ни слова. Хлестнули коней по крупам и умчались. Тоба глядела им вслед, как яркоглазый зверек, забравшись на вершину ивы и подставив лицо, покрасневшие веки и солоноватые губы дыханию бриза.

— «Чос, чос, мойон кон!» — крикнула она им вдогонку, но они не услышали. Хуамбо, ее брат, объяснил ей, что значит этот клич.

Когда всадники остановились у дома судьи, в дверях показался лиценциат Видаль Мота, полуголый, в одних штанах и носках. Даже башмаки перестал надевать. Показывая на опухшие ноги, он хотел было принести извинения за то, что не может участвовать в прогулках и в собраниях членов Компании, но Мейкер Томпсон его опередил:

— Приехать на побережье, чтобы сидеть взаперти и играть в шахматы, это уж слишком… Такой человек, как вы, должен купаться в море, ездить верхом, дышать воздухом… знакомиться со своей землей…

— Это для вас…

— Ну, хорошо, знакомиться со своей землей для нас…

Послышался голос судьи, брившегося в доме.

— Шахматы и колдуны!