Зеленый поезд

Теперь Андрей и металлический «жук» составляли одно целое, один организм, один замкнутый жизненный круг — так же, как один замкнутый круг составляет человек и Земля. Они жили друг другом, связанные круговоротом нужных друг другу веществ, ничего не отдавая и ничего не требуя извне — идеальная и хорошо защищенная система взаимообеспечения.

— Как «солнышко»?

Андрей скосил глаза на циферблат атомных батарей. Невидимое солнце их общего с «жуком» мини-мира обещало гореть не менее трехсот лет.

— В порядке. И светит и греет. Вовсю.

Он включил локаторы, поправил манжеты на руках и ногах и проверил управление — щупальца манипулятора покорно зашевелились. Он поднялся на шести ногах, подбоченился и принялся за обычную физзарядку — прыгал, приседал, отплясывал вприсядку, бегал по стенам, по потолку, поднимал тяжести, сплетал и расплетал тонкий нейлоновый шнур — необходимо, чтобы мускулы и двигательные нервы привыкли к новым конечностям. Кривцов стоял поодаль, равнодушно наблюдая, но, когда Андрей, прыгая со стены на стену, не рассчитал усилия и покатился в угол, захохотал.

Андрей обиделся:

— Чего это тебя так разобрало? Просто мускулы не разогрелись. Между прочим, у тебя не лучше получается.

— Я подумал… — улыбнулся Алексей. — По… посмотрел бы… посмотрел бы сын сейчас на своего папу… Травма на всю жизнь…

Андрей подошел к узкой зеркальной полоске и тоже улыбнулся: перед ним стояло, шевеля усами, безглазое, жуткое чудище. Чудище покачалось и с помощью трех ног и восьми рук показало Кривцову великолепный одиннадцатикратный нос.

Оба рассмеялись.

А часы продолжали выщелкивать секунды, приближая время отлета, а значит — время прилета, а значит…

— Пора, Алексей. Я пошел.

Кривцов вытер глаза.

— Прости… Ох!.. Говорят, на дорогу не смеются, но уж очень ты хорош был. Ладно. Топай. Ни пуха!

— К черту!

Андрей подождал, пока за Кривцовым закрылась герметическая дверь, и вошел в кабину стерилизатора.

На вогнутой стенке чернели большие буквы: «Помни!» А внизу помельче:

«Всеобщий космический устав.

Пункт сто второй. Параграф пятый. Категорически запрещается выход на исследуемую планету в нестерилизованном скафандре, а также вынос предметов, могущих вызвать заражение инопланетной биосферы, равно как атмосферы, гидросферы и геосферы, активной органической субстанцией Земли. Нарушение карается…»

Биолог иронически скривил губы. Все-таки капитан в своем педантизме доходит до смешного. К чему эта настенная пропаганда? Автомат не откроет дверь в ангар, пока в кабине останется хотя бы один полудохлый земной вирус. Захочешь — не выйдешь. И ничего не вынесешь… Разве только бактериологическую бомбу.

Но таких бомб давно уже никто не делает.

Андрей повернул рубильник. Кабину стерилизатора охватило синее пламя…

* * *

Полет казался бесконечным. Гофрированная тарелка дископлана, слегка наклоняясь, казалось, неподвижно висела в воздухе, а внизу широкой лентой раз и навсегда заведенного транспортера неторопливо бежал узорчатый ковер. Удручающая правильность фигур, отупляющее разнообразие сочетаний — ни одного повтора! — модель вечности, сделанная из детского калейдоскопа.

Усмехнувшись, Андрей вспомнил, как пяти лет от роду он взял из рук отца чудесную трубочку, как жадно приник к черному круглому зрачку, ожидая невероятного. Целую неделю, забыв обо всем на свете, он истово крутил игрушку. Он хотел понять смысл или хотя бы добиться повторения рисунка, но трубочка крутилась, и узорам не было конца, в изменениях не было смысла. Он очень обиделся тогда и со слезами разбил папин подарок, а потом долго и недоуменно смотрел на осколки зеркалец и цветные стекляшки — где же прекрасные и таинственные фигуры?

Он смотрел вниз, на завораживающую игру цветов и линий, и его потянуло повторить тот удар, рассеять наваждение.

Андрей включил автопилот и закрыл глаза.

Думать не хотелось. Сказывалось многодневное нервное напряжение, огромная усталость от изнуряюще кропотливой работы. Он попробовал представить себе Землю, свой дом, квартиру, лицо Нины, своего сына («Надо же — сын!» — скользнула по губам удивленносчастливая улыбка), но все расплывалось в какое-то бесформенное ощущение большого доброго тепла, далекого и полузабытого, а в сонном сознании помимо воли всплывала всякая дребедень, обрывки недавно виденного и слышанного: сиреневый куст на фоне мертвых глыб лабира, Кривцов с носогрейкой у портьеры («Ей еще и десяти миллиардов лет нет. В самом соку…»), высокомерно-снисходительный Медведев («Согласен… Вполне ординарная планета»), хохочущий Бремзис («Если ты считаешь стерильный углекислый газ воздухом — пожалуйста!»), тусклый ряд САЖО-5, решетчатые диски возбудителя…

Стоп! Углекислота и ультрафиолет… Оживающий жук…