Зеленый шум

— А пробки? — напомнил Никитка.

— Потом выдам, потом. Еще палить начнете. А мы ведь не одни в машине-то, — шепнул дядя Вася и кивнул на сухощавого, средних лет мужчину в кепке и в легком бобриковом пальто, который сидел на большом рыжем чемодане в передней части кузова.

Рядом с мужчиной, закутанная, словно кукла, в клетчатый платок и старый дубленый полушубок, сидела не то девочка, не то мальчик. Сквозь щелочку в платке выглядывал только кончик розового носа да задорно поблескивали глаза.

Мужчина то и дело наклонялся к «кукле» и вполголоса спрашивал:

— Ну как, птица-синица, не замерзла еще? Оттаивать тебя не придется?

«Кукла» что-то пищала и начинала шевелиться, словно пыталась выбраться из-под кучи одежды, но мужчина в бобриковом пальто закутывал ее еще сильнее.

«И впрямь, синица заморская, мерзлячка, — подумал Гошка. — Куда ее только везут такую?» — И, жуя вкусный бублик, он сделал вид, что ему совсем не холодно, и перестал растирать ухо, хотя мороз заметно крепчал.

— А теперь рассказывайте, какие дела в колхозе, — вновь обратился к ребятам дядя Вася. — Как мамки на ферме работают?

Мальчишки приосанились. Хотя Никиткин отец после ухода в город считал себя вольным казаком, неподвластным колхозу человеком, но все же продолжал интересоваться артельными делами. И каждый свой приезд домой подолгу беседовал с людьми.

И Гошка с Никиткой всегда были первыми, кто встречал дядю Васю, и с удовольствием рассказывали ему о колхозных новостях.

— А что ж мамки? — заговорил Гошка. — Работают, ишачат.

— Это как то есть «ишачат»? — вдруг спросил мужчина в бобриковом пальто.

— А так вот... Крутятся целый день на ферме с поросятами и почти что задарма. Уже весна скоро, а мамки на трудные дни ни шиша еще не получили.

— «Трудные дни» — это, значит, трудодни? — переспросил мужчина. — А ничего не скажешь — метко. Это вы сами придумали?

— Зачем сами? — ответил Гошка. — У нас все их так называют.

— Ребятишки вам наговорят — только слушайте, — заметил дядя Вася и, желая переменить тему разговора, спросил ребят, как поживают их «шпитомцы».

— Ничего, растут... Уже четырнадцать штук, — сообщил Гошка.

— Скажи на милость, целое поголовье! — удивился дядя Вася. — И куда же вы их потом?

— На ферму передадим. В подарок от пионеров.

— Ну, а председатель-то колхоза знает об этом?

— Это Калугин-то? — фыркнул Гошка. — Так он уже не председатель больше. Сняли его на той неделе на собрании.

— Сняли?! — обрадовался дядя Вася. — Да что же вы молчите про такое дело!.. — И он, ближе придвинувшись к ребятам, попросил рассказать обо всем поподробнее.

Гошка замялся. На колхозное собрание их с Никиткой не пустили, но они все же кое-что знают.

В колхозе была ревизия. Оказалось, что Калугин развалил артельное хозяйство, растранжирил много колхозных денег, потому как часто пил-гулял с дружками да сладко закусывал. На собрании сняли также с работы заместителя Калугина, бухгалтера, кладовщика, кое-кого из бригадиров.

— Давно бы пора вымести эту теплую компанию, — кивнул дядя Вася. — Ну, а Кузяев как, тоже загремел?

— Нет, дядю Ефима не тронули. Мамка говорит, он на собрании первый против Калугина выступил. Все его проделки разоблачил. И как тот свиноферму без кормов оставил, и как поросят разбазаривал.

— Хитер бес лукавый! — Дядя Вася сокрушенно покачал головой. — Выкрутился... А кто же теперь за хозяина в колхозе будет?

— Нового будут выбирать, — сказал Никитка. — Говорят, из города кого-то пришлют.

— А что за человек — не знаете? — заинтересовался дядя Вася. — Как в Клинцах-то о нем судят?

— Да по-разному, — отозвался Гошка. — Одни говорят, он честный и дело понимает. А другие — что сердитый очень, все криком берет, приказом. И зашибать любит. Не хуже Калугина.

— Слыхали, мил человек. — Дядя Вася обернулся к мужчине в бобриковом пальто и, как видно, продолжая разговор, начатый еще до ребят, пожаловался: — Ну, что тут скажешь? Не везет нашим Клинцам. Никак колхоз на ноги встать не может. А все почему — головы самостоятельной нет, хозяина. Чтоб тот дело свое понимал, душой за него болел. Вот люди и уходят из артели...

— Председатель колхоза — дело, конечно, большое, — негромко ответил мужчина в бобриковом пальто, — но и с членов артели спрос тоже немалый. И бежать из колхоза на легкие хлеба, бросать свое кровное — честь невелика. Не так ли, Василий Егорыч?

— Погодите, мил человек, — удивился дядя Вася. — Да мы вроде и не знакомились. Откуда же вам знать меня?

— А как же мне не знать старшину Краюхина? Три года войны. Стрелковая рота. Курская дуга. Разве это забудешь?

Дядя Вася схватился за борт машины и подался вперед.

— Товарищ старший лейтенант! Николай Иваныч! — вскрикнул он. — Вы ли это? Вот уж не признал! Едем, болтаем себе. Ну и встреча!

— Я, Василий Егорыч, я...

Привстав на колени, они потянулись друг к другу и обнялись.

Приподнявшись, Гошка с Никиткой во все глаза смотрели, как два взрослых человека жали друг другу руки и хлопали по плечам. Еще бы — такие встречи случаются не каждый день!

Вскоре грузовик, затормозив, остановился около правления Клинцовского колхоза.