Зеленый. Том 3 (светлый)

– Ну знаешь, апокалипсису я бы тоже не особо обрадовался. Мне любая мелкая неисправность поперёк горла, а тут целый мир сразу взять и на хрен сломать! Хотя если бы к апокалипсису прилагался Нёхиси, чёрт его знает, может нормально зашло бы. Он умеет меня утешать.

– Вот именно, – невольно улыбается Стефан. – Примерно так и я рассуждал. Ладно, что сделано, сделано. Мы с Нёхиси решили не рисковать. Договорились, что я просто снова проверну номер с бубном, как в прошлый раз. Если в контракт будет вписано отдельным пунктом, что Нёхиси обязуется не причинять вред реальности, он её даже если захочет, не повредит.

– Всё-таки бюрократия – страшная сила, – вздыхает безымянный. – Не понимаю, почему она так чётко работает в магии, хоть убей!

– Ну так сила слова же! – объясняет Стефан. – Тем более, письменного. Любимый мой инструмент. Я грамоте очень поздно научился, лет двести к тому моменту в человеческом мире шаманом прожил. И отнёсся к буквам, как к новой разновидности магии; строго говоря, изначально они так и были задуманы, я просто сразу самую суть ухватил. Короче, в моём представлении письменность – чудо, поэтому у меня контракты и соглашения безупречно работают. Знал бы ты, как меня до сих пор от них прёт!

Я

ноябрь 2020 года

Для того, кто ещё очень ясно и остро, не абстрактно, умом, а всем телом помнит, как жил в человеческой шкуре, странно быть нынешним мной – безмятежной, невзирая на обстоятельства, ослепительной ласковой тьмой, заключённой в привычную старую форму, которая из досадной помехи вдруг стала желанной опорой, и это конечно отдельно смешно.

Если доверять ощущениям, я сейчас одновременно иду и лечу, и плыву, проявляюсь и таю, падаю с неба ледяным ноябрьским дождём, поднимаюсь стылым поземным туманом вдоль крутых речных берегов, плачу, смеюсь, задыхаюсь, прорастаю обречённой предзимней травой. А по факту, просто сижу на холме, настоящей, убедительно твёрдой, неудобной с отвычки человеческой задницей на холодной, как камень земле. У меня за пазухой фляга, скорей всего, с ромом, если он ещё не успел ни во что превратиться; можно проверить, да лень. Я устал, у меня слишком много сил, я сейчас очень остро счастлив, мне бесконечно больно, и это красивое сочетание. Когда я счастлив, я – бескрайнее море, когда мне больно, на этом море поднимается шторм.

* * *

Я поднимаюсь к небу, как волна поднимается, но при этом остаюсь на земле, как море, которое тоже всегда остаётся на месте, не выплёскивается, как вода из таза, никуда не девается даже в шторм.

Всякий шторм, – понимаю я, поднимаясь невозможной волной, не-волной, – вовсе не выражение ярости, а просто попытка моря дотянуться до неба, в которое оно по уши влюблено. Заведомо обречённая, но кого это парит, нам ли с морем бояться, что не получится. Когда ты полон любви, невозможно снова и снова не пробовать; когда ты – море, нет такой неудачи, которую нельзя пережить.

* * *

Я бушую, как море и одновременно остаюсь на земле, достаю из кармана флягу, начинаю откручивать пробку; это простое, привычное действие мгновенно приводит меня в чувство, и я говорю вслух, обращаясь к Стефану, как будто он сидит рядом, а не шлёндрает невесть где:

– Дорогой друг, я тебя уже больше трёх суток не видел, хотя ощущаю твоё присутствие, и город по-прежнему счастлив, значит ты точно где-нибудь здесь. А Нёхиси до сих пор не вернулся. И к Тони третий вечер никто не приходит. И в воздухе какая-то неприятная стылая скорбь звенит. Всё это вместе настолько невыносимо, что я уже едва жив. Я бы мог велеть реальности, чтобы она немедленно, не откладывая, притащила тебя ко мне. Но по-моему, свинство призывать друга силой, как чужого постороннего демона. Пожалуйста, сам приходи.

Никто ко мне не приходит, конечно. Зато я поднимаюсь и бегом, вприпрыжку, как в детстве спускаюсь с холма. Ну Стефан есть Стефан, он вредный. Услышал, откликнулся, но всё равно повернул по-своему. Тебе надо, вот сам и иди.

Я, собственно, не то чтобы против. Наоборот, даже рад. Потому что пока Стефан показывает характер и демонстрирует, кто здесь самый главный, ничего не пропало, нормально у нас дела. Видел я его пару раз покладистым и на всё авансом согласным – когда он меня воскрешал.

* * *