Читаем Зеленый велосипед на зеленой лужайке полностью

Зеленый велосипед на зеленой лужайке

Лариса Ильинична Румарчук , Мария Бойнова

«У-у-у», — отзывается паровоз где-то далеко, в конце состава. И вот уже вагоны, медленно и тяжело стронувшись с места, начинают наползать друг на друга. В первую минуту все застывают в смешных позах, как в моей любимой игре «замри». Даже Майкин хвост-пропеллер снова становится обыкновенным черным хвостом. Я бросаюсь к лестнице, заношу ногу на ступеньку и вдруг с ужасом ощущаю ее непрочность, зыбкость. И все-таки я не падаю и даже успеваю подумать: как хорошо, что лестница привязана! А сверху уже протягивается спасительная рука (это бабушка). И вот я в вагоне. Следом мгновенно запрыгивает Майка. А мама? Как же мама? Поезд набирает ход. И лестница раскачивается из стороны в сторону, как маятник. Там, внизу, бежит мама, растрепанная, испуганная, и тянет руку, чтобы ухватиться за лестницу. Но не тут-то было. Рядом скачет Майка и пронзительно лает. А Ларисы Андреевны я и вовсе не вижу. Может быть, потому, что просто забываю о ней.

— Ле-на! Ле-на! — в отчаянии кричит бабушка, и я почти вижу, как ветер срывает ее слова по слогам. Бабушка пытается установить лестницу, чтобы она не качалась, но лестница, как мне кажется, злобно и мстительно вырывается из ее рук.

А мама все отдаляется, отдаляется, может быть, навсегда…

И вдруг, о счастье, поезд приостанавливается. Теперь он движется так медленно, что мама успевает догнать наш вагон и даже уцепиться за лестницу. Мы с бабушкой свешиваемся вниз и буквально втягиваем ее в вагон. Какая же она тяжелая, моя тоненькая мама. Я смотрю на нее во все глаза, будто вижу впервые. Откуда у нее на шее такие складки, словно морщины… И вдруг мама кажется мне старой… И острая жалость к ней пронзает меня. Словно издалека доносится до меня ее голос:

— Это машинист… увидел, что отстали, и сбавил ход… а то бы ни за что не догнать, так бы и остались… в лесу… ни жилья, ни станции. — Голос ее срывается.

— Я же говорила, говорила, — бормочет бабушка, — это все она, она… у-у, рыбий глаз.

— Ой, — спохватывается мама, — а как же Лариса?

Мы обе бросаемся к «окну». Мама высовывается наружу, пытаясь дотянуться взглядом до конца состава. Я тоже выглядываю из-за ее спины. Но… то ли ветер бьет в глаза, выжимая слезы, то ли поезд изгибается так, что не видно последнего вагона, то ли Лариса Андреевна не догадывается взглянуть в нашу сторону, только мы ничего не видим, кроме ровного ряда товарных вагонов, сливающихся в одну сплошную линию.

«Тук-тук, тук-тук», — стучат колеса.

«Ух-ух, ух-ух», — отзывается лес.

«У-у-у!» — время от времени выпускает из себя паровоз.

И мне кажется, что это какой-то зверь трубит в лесу. Может быть, лось. А может, и медведь. Надвигается ночь. Мы едем, едем, едем…

4

Мы едем, едем, едемВ далекие края,Веселые соседи,Счастливые друзья.Нам весело живется,Мы песенку поем,А в песенке поетсяО том, как мы живем.Тра-та-та,Тра-та-та,Мы везем с собой кота,Курицу, собаку,Петьку-забияку,Обезьяну, попугая,Вот компания какая!..

Мы поставили стулья рядком, накрыли одеялом — получился поезд. Посадили под стулья плюшевого Мишку, Зайца с оборванным ухом, куклу Петю — весьма упитанного мальчика с малиновыми щеками и ямочками на твердых ручках и ножках, — вот вам и пассажиры.

А потом залезли сами. Люська — кондуктор. Я — машинист.

— У-у-у! — загудела я в бабушкину кастрюлю.

Люська раздала всем билеты и тут же стала проверять.

— Ваш билет, пассажир? — с важностью говорила она.

— Пожалуйста, — отвечал упитанный мальчик Петя Люськиным голосом.

А Заяц оказался без билета.

— Платите штраф! — заявила Люська.

— У меня нет денег, — пропищал Заяц.

— Тогда я вас сейчас высажу. Товарищ машинист, остановите поезд.

Но я, как назло, никак не могла оторвать от лица кастрюлю, которая прямо-таки присосалась ко мне, и потому продолжала гудеть. Я даже подумала: а вдруг теперь так и буду всегда жить с кастрюлей на лице? — и сразу взмокла от страха.

Но Люська не поняла моего положения и рассердилась.

— Ты почему не останавливаешься? Оглохла, что ли?! — закричала она.

А я все гудела.

— Я так больше не играю, — обиделась Люська, — и вообще, здесь задохнуться можно. — Она приподняла одеяло и высунула голову наружу.

А я все гудела.

— Да перестань же наконец! — И Люська дернула меня за рукав.

И тут вдруг кастрюля взяла да и отвалилась.

— Представляешь, я не могла отлепить кастрюлю, — пожаловалась я.

— Вранье! — отрезала Люська и отвернулась.

— Ну знаешь… — Я тоже рассердилась, лицо у меня горело, а перед глазами плыли радужные круги. — Если на то пошло, я вообще могла задохнуться. Не веришь?! — закричала я. — Попробуй-ка сама. — И я стала совать ей в нос кастрюлю.

— Ну и что, — презрительно сказала Люська, — могла бы просто сидеть с кастрюлей и не дудеть. А ты «ду» да «ду». Ду-ра!

И тут я проснулась!