Зеленый жемчуг

====== XVI ======

— Эй, прекрати! Больно же!

Туся, с трудом переводя дыхание, увидела исцарапанное лицо Эркюля, пухлое предплечье, на котором чернел внушительных размеров кровоподтек, и полускрытую бородой окровавленную шею. Оказывается, пытаясь перетерпеть с Командором боль, она мертвой хваткой держалась за руку агента, а в момент отчаянного нападения на Феликса дикой кошкой вцепилась ему в лицо и шею.

— Ни одна мартышка еще не причиняла мне столько вреда! — с обидой глянул на нее Эркюль.

Тусе пришлось объяснить, хотя каждое слово исторгалось с нечеловеческой мукой: звуки речи, казалось, обратились в толченое стекло и резали легкие, кровавыми сосульками налипая на связках.

Эркюль, тем не менее, ее понял. Ни слова не говоря, он обнял ее, словно пытался удержать у самого края бездны. И от этой молчаливой, но действенной поддержки и в самом деле стало немного легче. Лед в груди начал таять, обращаясь в слезы. Толченое стекло сменила пустота. На смену эмоциям пришло горькое осознание непоправимости беды.

 — Я так надеялась попасть на Равану до того, как их переведут на фабрику! — всхлипнула Туся, растирая слезы по лицу.

Неужели все зря? Все ее жертвы, все ухищрения? Безжалостно остриженные волосы, обезображенное лицо? И это если даже не брать в расчет ежедневный риск потерять ребенка, да и самой погибнуть в отсутствии нормальной медицинской помощи.

И что ей остается теперь?

Насчет Олежки она, как это ни парадоксально, переживала меньше, чем в начале пути. Она знала, что Эркюль разыщет Вернера или Клода, и те уж точно сумеют принять роды. К этому времени как раз и лицо вернется в норму. Уже на днях заглянувший по каким-то делам к ним в каюту Шварценберг заметил, что «шмара Ханумана» даже как-то слегка похорошела в пути. Хорошо, что на «Нагльфаре», как и в старые времена, безбожно экономили свет и воду, и пират в полутьме ее так и не признал. Впрочем, разве мог он причинить ей еще какой-то вред. Мир рушился, и его осколки кромсали плоть и резали без наркоза душу.

 — А я-то специально торопился, думал порадовать новостями, — шмыгнул носом Эркюль, смахивая слезы, застрявшие в бороде. — Саав сказал, что завтра мы уже приземлимся на Раване.

 — Насколько далеко место посадки находится от фабрики? — кинулась к нему Туся.

Безумная надежда, сбив с ритма сердце, не позволяла ей вдохнуть, точно слишком сильный порыв свежего ветра или поданный под большим напором чистый кислород, в котором все последние месяцы так отчаянно нуждался Арсеньев.

 — Если на хорошем глайдере, то не более двух-трех часов лета, — рассеянно отозвался Эркюль, поглаживая встревоженных мартышек.

 — Погоди, ты все еще не отказалась от своей затеи?

— В установке доноры остаются в сознании не менее недели, — напомнила Туся.

— И ты думаешь, что как только ты зайдешь на «ферму», тебя тотчас до установок допустят? — почесал в затылке Эркюль.

Хотя они много раз обговаривали порядок действий, когда пришло время воплощать идею в жизнь, он явно растерялся.

 — Я постараюсь добраться до них как можно скорей, — решительно отозвалась Туся, — Особенно, если сумею снова дотянуться до сознания Командора.

Она еще раз внимательно просмотрела выученный за дни пути наизусть чертеж, заново проходя знакомым маршрутом.

 — Боишься? — с легким укором глянула она на сбитого с толку агента.

 — Переживаю, — признался Эркюль. — Лучше еще раз спуститься на полузатопленный «Альтаир» или взять на абордаж десяток кораблей змееносцев.

Чтобы не привлекать внимание к своему не совсем легальному грузу Шварценберг совершил посадку на заброшенный космодром, затерянный где-то в бескрайних джунглях, поглощавших на Раване целые поселки и даже города.

Едва Туся выглянула за пределы кессонного отсека, ей в лицо дохнуло жарой и удушливой затхлостью. В какой-то момент показалось, что старый пират насмеялся над ними и привез обратно в Мурас. Таким знакомым выглядело зрелище роскошной природы и тотальной человеческой нищеты. От безумного коктейля, составленного из терпкого запаха смазки, приторного аромата орхидей и удушающей вони свалок и болот, с трудом проглоченный завтрак мигом запросился наружу. А оглушительное верещание мелкой тропической фауны травмировало барабанные перепонки не хуже рева ракетных двигателей. В глазах потемнело, за шиворот побежал докучливый пот, бритый затылок мгновенно раскалился от солнечного жара.

Эркюль, в последний момент успевший ее подхватить, сунул ей в руки видавшую виды панаму.

 — Еще не хватает тут при всем честном народе в обморок грохнуться, — проворчал он, навьючив на себя и свою, и ее поклажу и не без труда поспевая за широко шагающим Шварценбергом. — Привыкай. На «ферме» кондея нет и пахнет ненамного лучше.