Зеленый жемчуг

Олежка! Где он? Что с ним? Неужели ее безумный рывок стоил ему жизни? А остальные? Саша, Петрович, Клод, Пабло с Дином? Ее бедная сестра и тысячи узников фабрики? Неужели, попытавшись вытащить всех, она погубила даже самых близких? А если Вернера и ребят опередили военные?

Но тогда почему ее грудь набухла молоком? Не без труда оглядев комнату (попытка приподнять голову окончилась головокружением), Туся заметила забранный сеткой манеж с разбросанными погремушками, стол для пеленания, на которым лежал початый набор подгузников и пеленок, и детскую кроватку со свежей постелью.

И в этот момент до ее слуха из сада донесся плач. Плакал младенец нескольких месяцев от роду. Точнее она определить бы не могла. Все-таки педиатрия не являлась ее специализацией. Плакал не жалобно или испуганно, а настойчиво и требовательно, как человек, знающий, что ему положено и намеренный получить это немедленно.

Да он же просто хочет есть!

Туся, начисто забыв, что по непонятной причине не может пошевелиться, едва не соскочила с кровати, желая скорее приложить сына к груди. Вероятно, она бы так и упала, или ее подхватили бы готовые в любой миг прийти на помощь внимательные дроны. Но тут плач на какое-то время прервался, и она различила мужской голос, тот самый, который долгих полгода не чаяла услышать в мире живых.

Арсеньев увещевал сына теми же интонациями, которыми обычно успокаивал ее.

 — Ну, ладно тебе, Олежка, потерпи еще чуть-чуть, — приговаривал он. — Все-таки всего два часа назад ты ел пюре. Зачем так скандалить? Видишь, мы уже почти пришли. Сейчас мама тебя покормит.

«Мама». Саша произносил это так спокойно и привычно, будто они вместе воспитывали долгожданного первенца уже не один месяц.

Хотя Туся видела любимого по ее представлениям совсем недавно, как ей казалось, буквально вчера, когда он поднялся на террасу и вошел в комнату, она не поверила своим глазам.

Саша выглядел совершенно здоровым. Таким, каким она его помнила до плена. Разве что мышцы пока не обрели прежнюю рельефность, и на загорелой коже прибавилось светло-розовых или белесых отметин, оставшихся от жутких рубцов. Сколько же времени прошло? За месяц подобные чудеса не случаются. Туся помнила, как долго и непросто приходила в себя после пыток Ленка. А ведь Саше требовалось не только восстановить кости, но и легкие новые нарастить.

На руках, которые двигались плавно и мягко, Арсеньев держал самого дорогого для них обоих малыша. Еще издали, увидев покрытую мягкими светлыми волосиками макушку с не до конца заросшим родничком, маленькие ручки и брыкающиеся ножки в перетяжечках, Туся замерла, задохнувшись от восторга. Олежка! И Саша.

Она хотела окликнуть их, но у нее получился едва слышный писк. Впрочем, и этого хватило. Арсеньев поднял голову, встретился с ней взглядом… и окаменел, пытаясь нащупать спиной дверной косяк, чтобы не упасть. Сына при этом он судорожно, почти рефлекторно, прижал к себе, словно боялся уронить. В следующий момент он уже стоял возле ее кровати, недоверчиво глядя на нее.

 — Саша… Олежка… живые! — лепетала Туся, не понимая, почему язык заплетается, и слова выходят более невнятными нежели у барсов, когда их вынимали из установки.

 — Рита, девочка моя... — В Сашиных глазах что-то влажно блестело. — Неужели ты и вправду вернулась?

Поскольку Олежка по-прежнему настойчиво требовал еды, Арсеньев привычным, отработанным движением положил малыша на постель и, повернув Тусю на бок, бережно выпростал из сорочки ее грудь. Удовлетворенный Олежка с причмокиванием взялся за сосок, извечным движением всех младенцев и детенышей помогая себе рукой.

Это ощущение оказалось таким необычным, наполненным такого смысла, что Туся не выдержала, расплакалась.

 — Ну, будет, будет, — теперь уже ее успокаивал Арсеньев, нежными, невесомыми поцелуями смахивая слезы с ресниц.

Он обращался с ней более бережно, чем с прабабушкиными фарфоровыми балеринами. Будто от малейшего прикосновения она могла рассыпаться или растаять.

— Саша, любимый! — Туся потянулась к нему в почти безуспешной попытке ответить на ласку.

Когда их губы соприкоснулись, Тусе показалось, что ее пронзила молния. Время остановилось или потекло вспять. Она слишком хорошо помнила их прошлый поцелуй с привкусом крови и боли. Тогда разорванные, исполосованные шрамами губы любимого едва могли пошевельнуться, чтобы ответить. Теперь сил и воздуха не хватало уже у нее. Когда система жизнеобеспечения сочла, что ей необходим кислород, Саша виновато отпрянул, с явным беспокойством глядя на экран.

 — Рита, милая, — бормотал он невнятно, растерянно переводя взгляд с Туси на умиротворенно сосущего молоко Олежку, и голос его предательски дрожал.