Зелимхан

На берегу реки Бас Зелимхан совершил омовение, исполнил обеденную молитву и присел, чтобы прочитать стихи из Корана. Вдруг на противоположном берегу сквозь редколесье он увидел, как по откосу мчалась во всю прыть темно-рыжая молодая косуля; казалось, она спасается от страшного невидимого зверя. Не различая пути, она гигантским, полным изящества прыжком бросилась в реку и вздыбила гору пенистых волн.

Выбравшись на берег, косуля повернула свою красивую голову в сторону Зелимхана и мгновенно исчезла в гуще леса. «Кто мог так напугать ее? — подумал Зелимхан. — Волк или человек?» Он ждал минуту, другую, десять минут. Но никто так и не появился.

* * *

У низкой двери хижины, искусно сложенной из глины и дробленого щебня, харачоевца неожиданно встретил Аюб новоатагинский.

— Как получилось, что ты уже здесь? — удивился абрек. — Что-нибудь случилось?

— Нет, — лукаво улыбаясь, ответил Аюб, — просто, когда я передал Саламбеку твое поручение, он приказал мне немедленно следовать за тобой и помочь тебе, если где-нибудь на пути тебя подстерегает враг... Я даже обогнал тебя и шел впереди.

— И что же ты не подошел ко мне?

— Я не хотел тревожить твой покой, — скромно ответил юноша, — мне казалось, что тебе приятно быть одному.

Растроганный тактом и почтением молодого абрека, Зелимхан обнял Аюба за плечи.

— Теперь я понимаю, кого испугалась косуля, — улыбнулся он.

Аюб открыл дверь, сколоченную из трех досок, аккуратно оструганных топором, и предложил Зелимхану войти.

В углу комнаты, под низким маленьким окном, на толстом войлоке сидел Зока и, шумно отдуваясь, пил горячий бараний бульон.

— Зелимхан! Да будет твой приход с миром! Рад видеть тебя, — старик поднялся, раскрывая объятия.

— Сиди, ради аллаха сиди, Зока, — бросился к нему харачоевец.

— Да ты не волнуйся, я вполне здоров. Садись вот здесь, — пастух указал гостю место рядом с собой. — Вот уж сразу видно, что ты не скуп, коль к еде пришел. Возьми, — он пододвинул к нему большое глиняное блюдо с дымящимся мясом и чеченскими галушками.

— Баркалла, Зока, — сказал Зелимхан, взяв с блюда маленький кусочек баранины. — Ну, как твое здоровье, как рана? Я уже соскучился по тебе, хоть мы и недавно расстались.

— Как недавно? — удивился Зока. — Больше двух недель я скучал по тебе. А рана моя заживает, так что можно отправляться за Терек, — он вдруг умолк, помрачнел и грустно добавил: — Только вот Гушмазуко не будет с нами!..

— Видно, на то воля аллаха, — со сдержанной печалью ответил Зелимхан. — Но такой смерти можно позавидовать: они пали недаром, каждый из них дважды отомстил за себя.

— Да, — задумчиво произнес старик, — будут помнить беноевцы, как нападать на абреков, — затем он обернулся к Зелимхану и озабоченно спросил: — Ты чем-то встревожен? Возьми, покушай, — и крикнул сыну: — Яраги! Подай Зелимхану горячего бульона.

— Баркалла, Зока, я не голоден, — сказал харачоевец и, обращаясь к Аюбу, спросил: — До вас с Саламбеком никакие тревожные вести не доходили?

— Нет, а что? — Аюб поднял глаза на своего обожаемого вожака.

Вошел Яраги в коротком латаном бешмете из темной бумазеи. Он поставил перед Зелимханом чашку с бульоном и тут же вышел.

— Да вот, говорят, будто Бек Сараев собирается откапывать наших покойников. Хочет меня среди них поискать, — сказал Зелимхан.

— Что это ты говоришь? — воскликнул старый пастух, опуская чашку с недопитым бульоном. — Неужто они бога не боятся?

— Когда им что нужно, они и бога обходят стороной, Зока, — вставил Зелимхан. — Уж это я знаю хорошо.

— Да это же не видано — откапывать покойников, — вмешался Аюб. — Надо им в этом помешать.

— Как? — спросил харачоевец. — Вчера ночью я хотел сам лично пойти к полковнику и доказать ему, что я жив... Но не удалось.

— Напиши ему бумагу, — сказал Зока, — да напиши обязательно, что по нашим законам — это большой грех, что будет плохо, если он такое разрешит Сараеву.

— Верно говоришь, — согласился Зелимхан. — Аюб, возьми бумагу и карандаш, напишем полковнику.

Аюб достал из своей дорожной сумки папку с чистой бумагой, пузырек с синими чернилами и деревянную ручку с обломанным концом. Он почистил кончик пера о штаны и уселся поудобнее, пристроив папку с чистым листом бумаги на колене.

— Пиши, — сказал Зелимхан. — «Эй, полковник, эту бумагу посылает вам харачоевский Зелимхан, которого вы записали в мертвые».

Аюб прикусил нижнюю губу и, склонив красивую голову набок, начал писать.

— Пиши ему, — продолжал харачоевец, — что я остался жить, чтобы посылать под землю тех, кто нарушает законы, кто обижает бедных и мешает людям спокойно жить. И если позволит полковник трогать мертвых, которые спокойно лежат в земле, если не перестанет издеваться над невинными, то и сам он отправится туда, под землю.

Перестав писать, Аюб молча поднял голову и спросил:

— А надо ли так, Зелимхан?