Зелимхан

К вечеру пошел мелкий моросящий дождь. Корова лениво жевала толстый стебель уже давно общипанной ею кукурузной соломы, а теленок стоял рядом, подрагивая от холода. Все в этом хозяйстве было ветхо, во всем ощущалось отсутствие мужской руки. Даже старательной Бици многое тут было не по силам, и единственное, что она могла — это держать в чистоте двор и свежепобеленный дом. Так она старалась сопротивляться бедам, которые продолжали обрушиваться на дом потомков Бахо: не успели забыться поминки после похорон старика, как умерла родная тетка Зелимхана, и дом Гушмазуко снова погрузился в траур.

Опять сюда шли харачоевцы и люди из дальних аулов, чтобы выразить свои соболезнования. Люди молча подходили к Алихану — дальнему родственнику Гушмазуко. Он сидел во дворе на потертом камне, вставая навстречу пришедшим на тезет[2].

— Ассалам алейкум, — обращался к нему старший из вновь прибывших. — Просите у аллаха прощение.

Все присутствующие молитвенно протягивали перед собой руки, старший из них читал доа[3], а остальные шепотом повторяли «аминь».

Затем гости подходили к Алихану, жали ему руку и говорили:

— Да сделает всевышний пребывание покойного счастливым, а живых пусть наградит терпением.

Женщины на тезете не присутствовали. Войдя во двор, они поднимали плач и проходили в отведенную им для выражения соболезнования комнату. Там, рыдая, они хвалили дела и поступки умершего.

Эти скорбные визиты продолжались две недели, затем сразу наступило мертвое затишье: почти никто не приходил в дом Гушмазукаевых, и Бици с детьми осталась одна. Даже мать Зелимхана уехала к своим родным.

Как-то вечером Бици пошла в лес собрать сухого валежника. Когда она вернулась домой, пятилетняя Муслимат и еще меньшая Энисат спали на глиняном полу перед товхой[4], положив кудрявые головки на сырые поленца, а неподалеку от них, размотав ситцевые пеленки и моргая круглыми черными глазами, в люльке лежал совсем еще маленький Муги — сын Зелимхана. Такое короткое имя дала своему внуку Хурмат — мать Зелимхана, отвергнув все двусложные и непонятные ей арабские имена.

Войдя в маленькую комнату, Бици устало опустила на пол вязанку хвороста и уложила дочек на нары, положив им под голову потрепанную подушку. Затем, присев к люльке, она дала сыну грудь. Бици сидела, наклонившись над люлькой, и с грустью поглядывала на слабый огонь в очаге, едва освещавший полутемную комнату. Несчастная женщина перебралась сюда с детьми из-за нехватки дров.

Все убранство комнаты говорило о крайней скудости. В углу у стены были аккуратно сложены друг на друга скатанные войлочные подстилки, ситцевые одеяла и подушки, на полу перед товхой лежала порядком потертая шкура лани, а у входа стояли медный тазик и кумган, за дверью в углу приютился веник. Около нар под окном помещался маленький столик на трех ножках и такие же низкие стульчики. На подоконнике расположились самодельные куклы девочек.

Накормив Муги, Бици долго молча глядела на сына — больше всего связывало ее это маленькое существо с Зелимханом. И мальчик, словно понимая ее, серьезно смотрел на мать. Бици взяла его на руки и, присев на ланью шкуру, стала поправлять огонь в товхе.

Сухие дрова, хоть и слегка подмоченные дождем, потрескивая, горели, как порох. Девочки проснулись и, протирая глаза, слезли с нар.

— Идите ко мне, — сказала Бици и, бросив кочергу, свободной рукой прижала к себе девочек. — Вы, верно, голодные, кушать хотите?

— Да, — кивнули девочки, сонно тараща глаза.

— Сейчас мама накормит вас.

Уложив Муги в люльку, Бици достала из ниши в стене маленькую керосиновую лампу, зажгла ее и принялась делать катышки из кукурузной муки. Она испекла их на горячих углях в товхе и дала дочерям с чашкой черного калмыцкого чая. Потом поела и сама.

Уложив детей спать, Бици еще долго сидела у очага, невесело раздумывая о многочисленных житейских заботах: к утру печку затопить, детей накормить, дать корма скоту, хлев убрать. А чем накормить гостей, если снова заглянет кто-нибудь? Сестру старого Бахо знали многие, и люди шли из самых дальних аулов. Были и такие, что хотели узнать о судьбе узников, томящихся в грозненской тюрьме. Обо всем этом справлялись у Бици, потому, что убитый горем Солтамурад вообще не появлялся на людях.

Уже лежа в постели, женщина думала о своем вчерашнем разговоре с братом.

— Ты здесь совсем одна, и дети маленькие, перебирайся-ка лучше в отчий дом, — предложил он.

— Нет, — отвечала Бици, — не уйду отсюда, не осрамлю этот дом.

— Если что-нибудь с тобой случится, позор ляжет на нас, — стоял на своем брат. — Дело Зелимхана может затянуться надолго, поживи лучше с нами, а там видно будет.

— Сколько бы оно ни тянулось, я не уйду из этого дома, — твердо сказала Бици и отвернулась от брата.