Зелёная пиала

В этот день караван-баши привёл меня на большой бухарский базар, куда съезжались с товарами купцы со всего света. Около лавки базарного старшины уже собрались сотни бухарцев, знатоков и любителей редкого оружия. Они встретили меня улыбками презрения и шутками, острыми, как жало осы, а мальчишки, взобравшись на груды тюков, били в дырявый поднос и визжали на всю площадь:

— Эй, люди! Смотрите! Цыплёнок пришёл клевать орла!

Я достал из-за пазухи свой кинжал, завёрнутый в ситцевый платок, и подал его старшине. Он развернул его почти не глядя, потом пристально посмотрел на оружие, и я прочёл на его лице удивление. Старики, что сидели поближе, подвинулись к нему и защёлкали языками. Тогда старшина вынул клинок из ножен, и лёгкий ропот пролетел по толпе, как ветер по саду, но в это время мальчишки закричали ещё громче:

— Эй, Усто-Зариф! Живи, наш Зариф, тысячу лет!

И я увидел знаменитого бухарца. Он важно и медленно приближался к толпе. На нём был новый негнущийся халат из китайского, шитого золотом, шёлка, а на голове белая, как снег, чалма. Двое учеников торжественно вели его под руки. Я всмотрелся в лицо мастера и сразу узнал одноглазого незнакомца. Кровь стыда залила мне щёки; я хотел бежать, но толпа обступила нас тесным кольцом, а старшина уже расстелил на земле маленький красный текинский коврик и положил рядом с моим кинжалом прекрасную лёгкую саблю в кожаных ножнах, украшенных серебряными бляшками. Вынув клинок, он медленно прочёл то, что было начертано на стали:

«Избави бог! Не тронь, рука,

Заворожённого клинка!»

Старшина кивнул головой, и семь седых старцев вышли из толпы. Сев на почётном месте, они принялись обсуждать достоинства и недостатки оружия.

Какой завязался горячий спор! Казалось, ему не будет конца! Старцы выпили не меньше сотни чайников чая, и их глотки охрипли от крика, но они всё ещё не могли найти верного решения. Одни хвалили мой кинжал, другие — саблю Усто-Зарифа. День сменила прохлада вечера, и уже ночь спешила на смену вечерней тени, а спор не прекращался.

И, как бойцы, скрестивши пики,

Слова сражались в схватке дикой!

И вдруг я заметил, что мастер Зариф весело подмигнул мне своим единственным глазом. Он встал, вышел в круг, и все замолчали. Мастер сказал:

— Прекратите спор, о мудрейшие из мудрейших и учителя мудрых! Разве вы не видите, что оружие, сделанное этим юношей, прекрасно, да и моя сабля, как я слышал, ему не уступит. Разойдёмся же по домам друзьями и решим, что в этом споре нет побеждённого!

Тогда старцы закричали ещё громче, но знаменитый оружейник не стал их слушать. Он взял мой кинжал и заткнул его за пояс, а мне протянул свою прекрасную саблю.

— Сынок, возьми это оружие на память о старом Усто-Зарифе и передай поклон своему отцу оружейнику.

А потом прибавил тихо:

— Да не забудь сказать, чтобы отец хорошенько надрал тебе уши.

Он поклонился народу и ушёл той же медлительной и важной походкой, как и появился, а я вернулся домой.

Отец обнял меня, а мать заплакала от счастья. Я был полон надежд и радости, но радость моя была преждевременной: черноглазая Озада уже стала женой рыжего Найрангшаха! Я добивался счастья трудом, а рыжий красильщик просто купил его, и деньги сделали его сильней сильных и искусней искуснейших. Так было во времена эмиров и ханов.

С тех пор прошло шестьдесят долгих лет, и жизнь привела меня от тьмы прошлых дней к свету. Многое я увидал, о многом узнал. Многое потеряла память в далёком пути. Но никогда не забыть мне благородного Усто-Зарифа, щедро отдавшего мне свою победу, хотя победа эта и не принесла мне желанного счастья.

Кто неволи и рабства не знал, не поймёт,

Почему моя старость цветёт…

Так сказал поэт. А я сказал, как мог.

* * *

Не успел рассказчик досказать последнего слова, как упругий ветер ударил в ставню и окно распахнулось настежь. Чайханщик, чайханщица, а за ними и ребята бросились к окошку, но не так-то просто было справиться с ветром. Он рвал из рук ставни, бросал в лицо пригоршни снега, задувал огонь в очаге и дышал нестерпимым холодом.

— Ой, платок мой, платок! — суетилась Сона-Эдже, пытаясь поймать на лету сорванный ветром пёстрый платок.

Бяшим бросился за платком, но споткнулся на разбросанных по полу подушках и растянулся во весь рост. Аман поднял его, и борьба с окном продолжалась.

— Ай, плохо тому, кто сейчас не под кровом! — нахмурив седые брови, произнес Бавам-ата.

— Беда! — поддакнул ему сосед. Все зашумели:

— В такой день путник на шаг от смерти!

— Погибнешь за сто шагов от дома, и никто тебя не услышит.

У Гюль по спине побежали мурашки: как вовремя добрались они до гостеприимной чайханы!

Наконец чайханщику, его жене и ребятам общими силами удалось притворить окошко. Сразу в чайхане стало тихо, но казалось, холодный ветер всё ещё гуляет по комнате. Сона-Эдже бросилась к очагу и стала щедро кидать в огонь куски саксаула. Жаркое пламя взметнулось вверх и загудело в трубе.