Зелменяне

Он предложил смелый план: повесить антенны на воздушных шарах высоко в небе, чтобы поймать самые чистые волны. Электрические батареи он уже смастерит сам в своих пивных бутылках, а заземление — для защиты от молнии — сделает на чистой меди, и вообще его радио будет отличаться чистотой звука, а слушать можно будет весь мир.

Бера сидел за большим арбузом, рвал ножом его холодную мякоть и внимательно слушал. Потом он сказал:

— Радио провести надо, но без воздушных шаров.

— А рабочее изобретательство для тебя ничто? — не удержался Фалк.

— Сделай раньше простое радио, — сказал Бера, — потом видно будет.

— Но ведь так будет стоить дешевле. Выходит, рационализация для тебя ничто?

— Сделай раньше дело, потом видно будет, дурень, — проснулась в Бере его старая неприязнь к суетливому брату.

Фалк вышел от Беры сияющий. Раз уж Бера одобрил дело, он теперь все волны запряжет в свои антенны и наполнит дома концертами, скрипками, голосами — до самых краев. Но не хватает денег. Фалк тут же, на месте, идя по двору, составил список и обложил налогом все прогрессивные элементы двора. Он сразу пошел по зелменовским домам агитировать за радио.

Поднялся страшный переполох, и это понятно: при электричестве сэкономишь хотя бы керосин, а тут какое-то пение, надрыванье глоток, когда на душе вовсе не так уж весело! К тому же еще Фалк проглатывал слова, и вообще никто толком не понял, чего он хочет.

Тетя Гита сначала поняла так: будто Фалк влезет на крышу, сядет там и будет петь, а они внизу, у себя в доме, должны будут его слушать и платить деньги.

— Легких заработков хочется ему, этому сорванцу!

Фалк кипятился, его мало трогало то, что дядя Зиша сидел, хлебал чай и время от времени поглядывал на него словно на паука. Фалк все твердил:

— Электричество — это база для индустрии, а радио — для умов.

Вот как он тогда всполошил двор, этот одержимый Фалк.

За несколько дней он собрал около двадцати пяти рублей и принялся за работу.

Полили первые жидкие и косые дожди; за их навесом в осенних огородах затухало умолкшее лето. Скучная зелень свекольной ботвы с лиловыми твердыми прожилками лежала, растоптанная, между грядками. Краски — грязно-желтая, грязно-оранжевая, грязно-бронзовая — валялись под ногами.

В такие дни и без антенн слышны далекие грустные голоса.

Брызгал грязный дождик, когда Фалк пришел просить отца, чтобы тот помог ему установить на крыше самую мощную антенну.

Дядя Ича накинул на себя какую-то рваную одежду, пригодную лишь для того, чтобы побираться, и они через чердак полезли на крышу.

Последний раз дядя Ича был на крыше сорок два года тому назад, и ему никак не верилось, что это множество домов и строительные леса среди тусклой меди осенних деревьев — это тот самый город, в котором он вырос. Но Фалк не дал ему стоять, держась за бороду, и дивиться на город.

Фалк тащил за собой длинную жердь, а его карманы были набиты молотками и гвоздями, которые стягивали с него брюки.

Он был взбудоражен. Он гонял отца с одного края крыши на другой. И нельзя сказать, чтобы дяде Иче не нравилась эта игра. Ему это как раз нравилось, потому что дядя Ича по натуре был чем-то больше, нежели портной, и когда еще могла представиться такая возможность погулять по крыше и не быть обязанным оправдываться перед кем-нибудь…

Моросил грязный дождик, в то время как они лежали скрючившись на мокрой крыше, возле трубы, и вбивали последние гвозди в антенну.

Фалк спросил:

— Ты советскую власть признаешь или нет?

— А как же?

— Так почему ты не подстригаешь бороду? Ведь с нее капает.

— По правде говоря, если бы я снял бороду, я бы намного помолодел, но совестно, знаешь, перед людьми.

— Обыватель остается обывателем! — сказал Фалк трубе.

— Откровенно говоря, — оправдывался дядя Ича, — я ее немножко все же подстригаю: то тут отхвачу, то там. Нельзя же сразу!..

Потом, когда они сошли с крыши, на ней осталась торчать жердь, уходящая в небо, чтобы ловить сладостные звуки всего мира.

Теперь, когда конденсаторы наполнятся электричеством, во двор польется музыка, как ливень из тучи, и все потонет в этой музыке.

Так думал Фалк.

Но прошло немало дней, а в наушниках только жалобно плакали далекие, хриплые ветры. Слышна была осенняя непогода в европейских странах.

За эти несколько дней Фалк осунулся. Он то и дело выбегал из дома на улицу; вот он на крыше, а вот он уже копает где-нибудь за окном яму, щупает провода и лижет их языком.

Положение ухудшалось тем, что враг уже стал злорадствовать.

* * *

Дядя Зиша как-то за едой заявил, что если Фалк даже станет на голову, все равно у него радио не заговорит, потому что для этого нужно, кроме всего прочего, установить маятник.

— Я часовщик, — сказал он, — и этим вещам пусть меня не учат. Тебе кажется, что и часы ходят сами по себе? Ничего подобного — кроме всего прочего, им нужен маятник.

Больше дядя Зиша не говорил, но его слово всегда оставляло впечатление, и вот Фалку стали потихоньку вдалбливать насчет маятника.

— Повесь маятник, — умоляли его, — не будь упрямцем!

— И чем, в конце концов, ты рискуешь? Надо иногда и старших послушать.