— Это хорошо, — сказал Шулиман. — А завтра придет лентяй Заур, наденет мою черкеску и станет каждый день резать себе на обед моих кур…
— И ты позволишь ему это делать?
— Нет, не позволю. Но люди говорят, что даже штаны будут общими — кто хочет, тот и наденет. Я не хочу надевать чужие штаны!
Лакоба оглядел чистоплотного старика и улыбнулся.
— Это неправда. Твой дом, твои ульи, твой двор останутся твоими. Кое-кто хотел сделать общим и это, но партия их осудила. По-русски это называется «перегиб». А твой лентяй Заур, разве не станет он работать лучше на глазах у всех?
— Может быть. Только он не мой…
«Кто владеет языком, тому принадлежит община», — гласит старая абхазская поговорка. На ближайшей крестьянской сходке Шулиман Аршба сказал речь, начинавшуюся традиционными словами: «Люди, да положу я голову свою за вас…» Она была построена по всем канонам народного ораторского искусства. И когда Шулиман произнес заключительное: «Утомил я вас словом, простите! Добро да пребудет с вами!», многие колеблющиеся уже верили в колхоз.
Шулиман руководил в колхозе разбивкой садов, постройкой мельниц и сушильных сараев, учил молодежь искусству выращивать кукурузу, а руководителям давал мудрые советы.
Дела в колхозе шли на лад.
В августе 1942 года к границам Абхазии подошел 49-й горнострелковый корпус немцев. 15 августа враги заняли Клухорский перевал и продолжали продвигаться по Военно-Сухумской дороге. Они были уже в 25 километрах от Сухуми. Их отбросила 46-я армия генерала К. Н. Леселидзе.
Род Аршба дал много бойцов и командиров нашей армии. Часть полковника К. Я. Аршба пять раз удостаивалась благодарности Верховного Главнокомандующего, начиная со сражения под Москвой…
В трудную годину Шулиман отдал для армии лошадь, организовал изготовление вьючных седел для наших горных частей.
Он не поощрял тех, кто, используя трудности с продовольствием в городах, спешил нажиться. Рассказывают, что, услышав раз на базаре в городе, как один ловкач похвалялся красивой каракулевой папахой, Шулиман спросил его:
— Сколько ты заплатил за эту папаху? Извини, конечно, за вопрос…
— Две тысячи.
— Гм… Стоило ли платить две тысячи рублей, чтобы украсить двухрублевую голову?
Ловкачу не стало проходу. Всякий раз, увидев его папаху, люди вспоминали острое слово старика и хохотали.
13
После войны мужчины Аршба один за другим возвращались в долину. Их выгоревшие гимнастерки с темными прямоугольниками на месте споротых погон, нашивками ранении и орденскими колодками часто угадывались на висячем мосту через Гализгу, и тогда старый Шулиман успевал переодеваться в праздничный костюм и встречал дорогих гостей на пороге своего дома. Они непременно приходили к старику засвидетельствовать почтение и порассказать о долгих годах опасностей и странствий.
Из каких только мест не посылали ему солдаты поклоны в письмах к родным! И всякий раз при этом они вспоминали реку, склоны гор, могучие ореховые деревья и стариков, во главе с Шулиманом обсуждавших будничные дела рода. На войне деревенские будни казались сплошным праздником, а домашняя мамалыга и вино — райскими лакомствами.
Многие не вернулись. Те же, кому выпало счастье снова увидеть отчий дом, сильно переменились. В выражении их лиц, в манере держаться, во всем их облике появилась та бывалость, какой не могло быть у довоенных деревенских жителей. Шулиман вспоминал, каким сам он вернулся в долину с войны почти 100 лет назад.
Солдаты видели, как живут люди в других краях, какой достаток приносят трудолюбие и сообразительность. Они рвались к труду, но понимали, что одной силой заброшенного хозяйства не поднимешь. И поэтому чутко прислушивались к словам многоопытного Шулимана, который с радостью окунулся в колхозные дела.
В те дни старец распоряжался постройкой табачных сушилен, разбивкой новых садов, наставлял бригады, подготавливавшие поля для кукурузы. Казалось, и сама природа почувствовала настроение людей, земля родила так щедро, что только за урожай 1947 года несколько бригадиров из рода Аршба стали Героями Социалистического Труда, а многие колхозники получили ордена.
Слушая у очагов рассказы жителей долины о послевоенных успехах, историк как-то сказал: