Земледельцы

— Главный скандал был из-за детей. Он — сажать, я — пожалеть. Ну, конечно, дальше мне там оставаться было нельзя, от такого позору.

— И чем кончилось?

— Партбилеты у них забрали, — махнул рукой Прокопий Данилович. — Ни по нему, ни по мне.

— Когда это было? — задал я последний вопрос.

— В шестьдесят седьмом. Ивана после того пожарником перевели. В картузе с орлом ходит. Может, видели.

Подошла машина, и Прокопий Данилович поднялся посмотреть в окно:

— Идет хлебец, идет.

Я молчал. Значит, то было в шестьдесят седьмом году… На семьдесят втором году Макаровой жизни, на сорок третьем — председательства. Какой все-таки жестокой бывает судьба к людям!..

Машина отъехала. Я встал уходить, и уже в дверях возник еще один, теперь действительно последний вопрос:

— Вы наедине с ним, с Макаром Анисимовичем, тогда… скандалили?

— Ага. Удвох.

Наверное, вечером, когда были уже закрыты все двери и тихо опадал в коридоре табачный дым, да гремело над домом культуры радио… Два старых человека, два товарища, да что там говорить! — председатель и главбух, люди, проработавшие вместе 20 лет, сидели друг напротив друга! Сколько же могли они, казалось бы, припомнить друг другу такого, о чем не узнает никто и никогда? Почему я забыл спросить Прокопия Даниловича: он пробовал что-нибудь припомнить в том разговоре Макару или нет? Хотя… Как же мало он, должно быть, мог припомнить, если старый Макар не дрогнул, не заколебался, а все кричал, по словам Болотенко, и топал ногами…

Было нелегко, но я все-таки пошел и к Ивану Макаровичу. Открыл калитку, прошел к дому, стараясь не наступать на яблоки, которые нападали с яблони во двор, постучал в дверь. Она была не заперта, но ни в доме, ни за домом никого не было видно. Я сел на бревно у крыльца. Беззлобно лаяла на короткой цепи собака, купались в пыли куры, изредка падало на землю червивое яблоко.

Никого не дождавшись, я ушел, а через некоторое время возле конторы меня встретил худой мужчина лет пятидесяти, в фуражке пожарника.

— Вы шось хотели? — спросил он, глядя в сторону.

Темное, худое лицо, характерный, несколько в нос, голос. Это был Иван Макарович. Мы сели в пустом зале для заседаний. Беседа не клеилась. Я попросил вспомнить что-нибудь из детства.

— С утра до ночи работали, та и все, — сказал Иван Макарович.

— Детьми отца боялись?

— По-всякому бывало..

Я вспомнил про мотогонки, которыми он увлекался в пятидесятых годах: как ездил на соревнования в Одессу, возглавлял колхозную команду, брал призы.

— Сейчас не поедут бить мотоцикл. А тогда — давай! — немного оживился Иван Макарович.

— Как ваши голуби?

— Нема. А когда на мельнице работал, у меня их было по семьсот штук. По двести пятьдесят на обжинки давал.

— Так много?

— Та и людей за стол немало сядет. Старый любил, чтоб все. Ему на шею венок из колосков повесят.

Оборвал себя на половине фразы, встал.

— Ну, я пошел.

Неслышным шагом двинулся к двери.

— Я не могу с вами долго, — остановился там. — Мой начальник приехал.

Возле крыльца рядом с запыленным мотоциклом стоял молодой районный пожарник в фуражке с красным околышем, в пиджаке с погонами лейтенанта. Он сел в зеленую «Волгу» Ивана Макаровича, и они поехали.

3 апреля 1973 года на семьдесят восьмом году жизни дважды Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР многих созывов Макар Анисимович Посмитный умер.

Он умер в колхозе, который создал задолго до массовой коллективизации и которым сам же бессменно руководил. В некрологе, напечатанном в «Правде» и подписанном руководителями страны, говорилось: «Опытный, талантливый организатор сельскохозяйственного производства, принципиальный коммунист, чуткий и заботливый товарищ, М. А. Посмитный посвятил всю свою жизнь беззаветному служению Коммунистической партии, советскому народу, делу строительства коммунизма».

В год его смерти в колхозе вырастили такой урожай, какого не бывало за всю полувековую историю хозяйства. Всех зерновых получили в среднем 54,7 центнера с гектара. Пшеницы — 45, кукурузы — 80,2 центнера, 441 центнер сахарной свеклы с гектара, 634 — кормовой, 200 центнеров овощей. Обычно, когда называешь такие цифры знающему человеку, он спрашивает, не на поливных ли это землях. Нет, не на поливных — на обыкновенном, довольно сухом богаре.

За время, что Посмитный болел, построили — среди большого количества других объектов — два механизированных свинарника, на тысячу голов каждый. Когда Макар Анисимович вернулся из московской больницы домой, он велел Бондаренко повезти его к тем свинарникам. Осмотрел их из машины, вздохнул и сказал:

— Жаль, не могу, безногий, внутрь пройти.

— Мы на машине проедем, — ответил Бондаренко.

— А пройдет? — изумился он.

— Пройдет, Макар Анисимович, пройдет.

Открыли ворота, и машина двинулась. Посмитный смотрел по сторонам. Он видел тысячу чистых, сытых свиней в огромном, светлом и безлюдном помещении; только на выезде из него сидела в белом халате девушка-дежурная и читала книжку.