Земледельцы

— Как пройти на мельницу? — спросил я одного мужчину в ковбойке.

— А чего вы хотели? — спросил, в свою очередь, он, рассматривая меня с любопытством, не свойственным здешним жителям.

— Да голубей Ивана Макаровича посмотреть.

— Хо! Нема голубей. Макар разогнал.

— А что ж Иван?

— Иван-то, говорят, и был первый голубь, — ответил мужчина со значением. — Вы Болотенка расспросите.

— Не может быть! — не хотел я верить своей догадке.

Мужчина убедился, что я действительно ничего не знаю, и, кажется, пожалел о своих словах.

— Первый или последний, а факт остается фактом — запутали человека. А у Макара разговор короткий.

Ничего больше не добившись, я пошел искать Болотенка Прокопия Даниловича. Час от часу не легче: выяснилось, что он уже не главный бухгалтер. На его месте, сурово щелкая на счетах, сидел крупный немолодой человек в черном костюме, с вытянутыми под столом ногами, на которых были незапыленные, предельного размера туфли. По внешнему виду замена казалась достойной.

— Вот так же добрых двадцать лет сидел здесь Прокопий Данилович, гнул короткую, широкую шею, изредка медленно взглядывал на входящих, и в глазах его была тяжесть знания, которое требовало почтения и сочувствия. Каким же веселым было мое удивление, когда я увидел Прокопия Даниловича — теперь весовщика при зерновом складе — улыбающимся, оживленным и разговорчивым!

На весы то и дело въезжали машины, груженные зерном. Прокопий Данилович легко вскакивал со своего шаткого стула, выглядывал в окно — правильно ли стала машина, не стоят ли на платформе люди, — энергично, со стуком двигал массивный железный хомут по гладкому рельсу с насечками и цифрами, быстро и тщательно заполнял накладные. Только шелестели синие листики копирок в опытных коротких пальцах.

— Куда гроши будешь девать? — успевал он спрашивать грузчика-подростка.

— Дену! — отвечал мальчишка.

— Транзистор купишь?

— Есть!

— Велик?

— Есть.

— А с моторчиком?

— Есть.

— Ну и жизнь у тебя! А на курорт еще рано…

Красное, выбритое, все в частых морщинах лицо Прокопия Даниловича словно переживало какую-то долгожданную свободу, крупный, висловатый нос с удовольствием ловил запахи созревших полей, залетавшие в дверь с теплыми волнами ветра.

— Подождите меня минутку, — вскочил он на чей-то голос. — Побегу корма на свинарник отпущу, я ж на три склада один.

Вернулся запыхавшийся: на весах уже стояла очередная машина. Она отъехала, и мы начали разговор.

— Прокопий Данилович, — спросил я. — Когда вы первый раз встретились с Макаром Анисимовичем?

— Помню, да. В сорок седьмом году зимой. Он ездил к сестре тут на один хутор и заблудился. И часов в двенадцать ночи стучится, я жил тогда в Люботаевке, другого района. Демобилизовался и работал участковым бухом от райсельхозуправления. Жинка моя — его родственница. И он той ночью: «Давай ко мне!» С тех пор и стали работать.

— И как? Какой у него оказался характер?

— Упорный, — не задумываясь, ответил Болотенко по-русски и добавил по-украински: — Шо хотив, то и робыв.

— А что хотел?

— Чтоб люди работали.

— А что делал?

— Заставлял.

— Как?

— По-всякому.

Он проницательно на меня посмотрел и засмеялся.

— Людей слушал?

— Жену и своих слушал. А оно кой-когда и других надо было больше слушать.

— А говорят, что ему все равно, свой или чужой.

— Ну вот вы, например, если ваша жена вместе со всеми в поле, а там что случись — кто вам первый расскажет? Кому поверите? Ей, конечно.

— Что же — пусть она дома сидит?

— А Палажка дома сидеть не будет. Она и сейчас: семьдесят шесть, а как кукурузу чистить — идет и чистит. Все ей мало.

— А вам с ним как работалось? Находили общий язык?

— Раз двадцать лет в одной упряжке, значит, находили.

Я нс хотел сбивать разговор и оставил при себе вертевшуюся на языке реплику, что и он-то Макару Анисимовичу в некотором роде тоже свой.

Он придвинул книгу, начал что-то подсчитывать. Мы помолчали.

— Пенсию получаю сто рублей, тут сотню платят — ничего. А работа, конечно, спокойнее. Там уже тяжеловато становилось. Хотя можно б и еще.

Он захлопнул книгу, посмотрел мне в глаза.

— Из-за детей разошлись. Это первый раз за двадцать лет. Поскандалили, и я ушел. Он шумел, что я Ивана, его сына, не разоблачил. Иван на мельнице запутался.

Что-то во мне оборвалось и полетело.

— Вы знали? — тихо спросил я.

— А мой сын там шофером. Иван смолол машину ворованного зерна, а мой сын повез продавать.

— Кто же это раскрыл?

— Да Макар и раскрыл. Без него тут волос ни с кого не упадет. Что ж вы думаете, если бы Макар, где надо, сказал, что все там чисто, ему бы не поверили?

— Под суд решил отдать… Ивана? (Все летело во мне что-то и не падало.)

— Ага. Сначала решил под суд. А с Иваном и моего. Ну как же можно, чтоб человек сидел за какую-то грязь? За какую-то грязь — и сидел?! — угрюмо, о болью переспросил Прокопий Данилович, словно был уверен, что обычно сидят за чистое.

— «Ты, — кричит, — знал!» — «А чем, — говорю. — докажешь?»

Болотенко сделал такое движение, словно хотел мне подмигнуть, но вовремя спохватился.