Землемер

— Нет, диверсантом он не был, я его хорошо знал. Сволочью он был изрядной, это правда, но убивать он никого бы не стал. Он был… как бы сказать… трусоват для такого дела. Отверткой в глаз… нет, это не он.

Эберт передергивается и отпивает еще глоток пива.

— Так что, господин Штайн, хорошо, что вы приехали, но работы для вас пока нет. Сейчас мы возимся с конфигурацией и отбиваемся от запросов из Берлина. Головы еще не полетели, но ждать осталось недолго. Его величеству про конфигурацию не скажешь, там подавай результат. Пока что сигналы идут в обход нашей станции, мы, так сказать, выключены из процесса. Остальные группы еще справляются с возросшей нагрузкой, но долго ли они протянут? А если упадут и они? Если все рухнет, как карточный домик? Мы не успеем оглянуться, как француз окажется у стен Берлина и война будет проиграна. В этом и состоит новая реальность двадцатого века, дорогой господин Штайн. Слишком многое ставится на единственную карту. И если эта гулящая девка Фортуна вдруг повернется к нам тылом? Если сибирский медведь встанет на дыбы? Где мы будем с нашей техникой? В ватерклозете… Кстати, не желаете ли составить компанию, пока Хайнц готовит вам постель? Хайнц! Ты где, соленая треска?! Дай нам ключ от клозета, господам статистикам надо привести себя в порядок.

— Одну ночь, господин Штайн, одну только ночь, — продолжает Эберт, пробираясь со своим неразлучным фонарем по узким деревянным коридорам гостиницы и стараясь не сильно скрипеть половицами. — Потом мы подыщем вам местечко у Эльзы, среди чистой публики. А это ночлежка для обслуги, знаете, конюхи, плотники, поварихи и прочие подавальщицы. Осторожно, здесь притолока низкая. Стены фанерные, когда один храпит или еще что другое, то соседи вынуждены обонять. Зато сэкономили при строительстве. Сколько казенных средств осело в карманах подрядчиков — я уж и молчу. Теперь вот сюда. Подержите, пожалуйста, фонарь, я открою замок. Приходится запирать, один конюх может за пять минут устроить из чистого клозета конюшню. Для них есть латрина на заднем дворе. И потом, «клозет» — это от английского «клозт», то есть, «закрыто», значит, полагается запирать. Пожалуйста, вы, как гость, вперед, я вам посвечу из коридора.

Пауль вскидывает удивленно брови, потом нахмуривается и испытующе смотрит Эберту в глаза. Тот моргает, растягивает губы в глупую невинную улыбку и добавляет:

— Или можете взять фонарь с собой.

Пауль так и поступает, без сожаления оставляя Эберта в темном коридоре. Несколько мгновений он прислушивается, не запрет ли Эберт дверь снаружи, но слышит только сопение и вздохи. Поставив фонарь на пол, Пауль принимается сражаться с брючными пуговицами, подбодряемый возгласами Эберта: «Быстрее, камрад, плотина вот-вот рухнет! Наводнение в Дрездене, несите картины на чердак!»

Сделав дело, Пауль моет руки холодной водой из-под крана, с горечью ощущая, как высохла и загрубела его кожа за эти два дня. К мылу он не притрагивается, хотя мыло наличествует, но уж больно серого оно цвета. Или это фонарь виноват? Ну, да все равно.

Потом уже Пауль вынужден стоять в темноте, разглядывая светящиеся щели в туалетной двери. Внутри возится и шуршит бумагой Эберт.

— Камрад, — говорит он, снова появляясь в коридоре, — прости мою откровенность, но ты забыл дернуть за цепочку.

В обеденной зале уже снова хлопочет Хайнц, убирает тарелки со стола. Эберт интересуется, готова ли постель для господина геодезиста. Оказывается, что ни черта она не готова, если чертовых мест нет, то их и взять неоткуда. Пришлось растолкать девчонку из буфета и прогнать ее спать в чулан. Так что, если приезжий господин не побрезгует чужой постелью, то он может попытаться переночевать, простыни там сравнительно свежие и уже теплые. Приезжий господин чувствует себя настолько усталым и разбитым, что согласен спать хоть в хлеву. Эберт желает ему доброй ночи и прощается до утра, обещая зайти показать, где расположена канцелярия и прочие службы. Перед уходом Эберт должен, однако, еще позвонить в свой отдел. Оказывается, в обеденной зале есть и телефонный аппарат, просто Пауль его не заметил, так как сидел к нему спиной. Из осторожности Пауль решает задержаться и послушать, о чем пойдет речь — он уверен, что о нем.