Земли, люди

Въ холлъ вбѣгаетъ старый человѣкъ; на немъ нѣтъ ничего, кромѣ набедренной повязки. Надо ли описы~ ватъ его наружность и костюмъ? Внѣшность Ганди извѣстна теперь каждому, какъ извѣстны всему міру{15} физіономія и шляпа Шарло. Больше всего поражаетъ необычайная худоба махатмы{16}). Его ноги — двѣ спички, воткнутыя въ сандаліи. Первое впечатлѣніе, какъ такой человѣкъ можетъ жить? А второе — необыкновенная подвижность этого неестественно худого, слабаго человѣка.

Я представлялъ себѣ махатму сидящимъ въ своей келіи съ поджатыми ногами на цыновкѣ. Такимъ, дѣйствительно, я его позднѣе и увидѣлъ въ Парижѣ, — только вмѣсто цыновки была кафедра, а вмѣсто келіи «Мажикъ-Сити». Но здѣсь, у себя дома, онъ былъ весь въ движеніи. Ганди не вошелъ, а именно вбѣжалъ въ переднюю, смѣясь и что-то повторяя на бѣгу. Темные непроницаемые глаза бѣгали за огромными стеклами очковъ. Болтались часы, — тоже диковинка при столь диковинномъ костюмѣ. Онъ носитъ этотъ костюмъ для того, чтобы слиться съ индусскимъ народомъ. Но индусскій народъ живетъ подъ тропическимъ солнцемъ, а здѣсь Лондонъ, холодное осеннее утро, двери холла открыты настежь.

Махатма останавливается на бѣгу передъ американскимъ журналистомъ. Онъ трясется отъ холода и, видимо, съ трудомъ сдерживаетъ смѣхъ. Почему онъ смѣется? За нимъ идетъ его Эккерманъ — Эндрьюсъ, бывшій англійскій пасторъ, такъ же, какъ и миссъ Слэдъ, посвятившій свою жизнь Ганди{17}. Едва ли этотъ человѣкъ, очень мало похожій на весельчака, такъ разсмѣшилъ махатму?

Не могу разсказать ничего поучительнаго о своей бесѣдѣ съ Ганди. Онъ произнесъ нѣсколько словъ, все такъ же трясясь отъ холода и сдерживая душившій его смѣхъ. Но, по совѣсти, я не слишкомъ сожалѣю о томъ, что не имѣлъ съ нимъ разговора. Общія мѣста, которыя могъ бы сказать Ганди о Свараджѣ или о Сатіаграхѣ, ничего не добавили бы къ его книгамъ и весьма мало меня интересуютъ. Мѣсяцемъ позднѣе въ Парижѣ онъ прочелъ цѣлую лекцію и затѣмъ долго отвѣчалъ на вопросы, — любой второсортный толстовецъ могъ сказать то, что говорилъ Махатма. А вотъ увидѣть его вблизи было интересно. Нѣтъ, на аскетовъ-отшельниковъ Риберы онъ не похожъ нисколько.

Онъ еще разъ пожимаетъ руку и, ежась и вздрагивая, бѣжитъ къ выходу. На улицѣ одни индусы быстро закутываютъ его въ бѣлый «хаддаръ», тоже нынѣ извѣстный всему свѣту; другіе почтительно усаживаютъ махатму въ автомобиль. За Ганди садится мрачный Эндрьюсъ. Рядомъ съ шофферомъ уже сидитъ отрѣшившійся отъ міра сыщикъ. На улицѣ выростаютъ въ довольно большомъ числѣ гиганты-городовые, — гдѣ же они были до того? Вокругъ подъѣзда мгновенно собирается толпа. Автомобиль отъѣзжаетъ. Старикъ въ бѣлой мантіи что-то говоритъ Эндрьюсу, оживленно жестикулируя и смѣясь, все смѣясь... Отчего такъ весело этому необыкновенному человѣку? Или въ самомъ дѣлѣ онъ счастливъ, несмотря на свою каторжную жизнь?

VIII.

Ганди, конечно, исключительное явленіе. Его высокія нравственныя качества, рѣдкая сила воли, совершенное безкорыстіе (во всѣхъ смыслахъ этого слова), беззавѣтная преданность индусскому дѣлу никакихъ сомнѣній вызывать не могутъ. Трудно было бы отрицать и умственныя качества махатмы: безъ нихъ онъ, вѣроятно, не могъ бы въ теченіе десятилѣтій сохранять то положеніе, которое онъ пріобрѣлъ у себя на родинѣ. Со всѣмъ тѣмъ, умственный кругозоръ Ганди чуждъ и непонятенъ громадному большинству современныхъ людей. Въ своихъ политическихъ книгахъ онъ разсказываетъ, что его и по сей день волнуютъ безысходныя мысли: напримѣръ, можно ли ему пить козье молоко? — «Я постоянно себя спрашиваю, когда же я откажусь отъ молока», — пишетъ онъ въ своихъ воспоминаніяхъ. — «Все не могу отказаться отъ этого соблазна»... Нѣсколько лѣтъ тому назадъ Ганди согрѣшилъ еще хуже: жена соблазнила его необыкновеннымъ лакомствомъ, — приготовила для него овсяную настойку на прованскомъ маслѣ. Онъ съѣлъ это дивное блюдо, «чтобы сдѣлать удовольствіе женѣ и насладиться». — «Однако, дьяволъ только этого и ждалъ»: за грѣхъ чревоугодія махатму постигла тяжкая болѣзнь, — «я отказался отъ всякаго леченія, желая искупить свое безумство». Въ пору выздоровленія индусскій врачъ убѣждалъ Ганди питаться сырыми яйцами, но объ этомъ махатма не хотѣлъ и слышать, хотя ему обѣщали достать на рынкѣ «неоплодотворенныя яйца»{18}. У него образовался аппендицитъ, и пришлось сдѣлать операцію. Это было еще худшимъ грѣхомъ. У Ганди среди старыхъ индусовъ есть и такіе друзья, которые, повидимому, считаютъ его сибаритомъ и прожигателемъ жизни. По крайней мѣрѣ, одинъ изъ нихъ, старикъ-браманъ (его самъ Эндрьюсъ называетъ аскетомъ) прислалъ Ганди гнѣвное письмо: вмѣсто того, чтобы рѣшиться на грѣхъ операціи, махатма могъ бы удалиться въ какую-либо уединенную пещеру и тамъ силой духа преодолѣть слабость тѣла. Ганди и самъ соглашался со старикомъ, что такъ было бы гораздо лучше. — «Да, я виноватъ», — писалъ онъ въ отвѣтъ браману, — «но, къ несчастью для меня, я далекъ отъ совершенства... Признаю, что мое согласіе на операцію было душевной слабостью».